Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

Другой эпизод: « Сошелся я в Буригах со старостой Марком Богдановым. Хороший, честный, толковый крестьянин. Коротали вместе за самоваром длинные нудные зимние вечера. /…/

Как-то раз застал он меня за чтением обозрения «Отечеств [енных] записок». Обозреватель писал о наших деревенских кулаках, — как они сосут кровь мужика. Вздумалось мне прочесть Марку вслух это место. Молчит. Смотрю: лицо злое, враждебные искры в глазах. Враг да и только. Молчим. Тяжело это. Вдруг Марк:

— Неправда все это, что тут у вас прописано!.. Неправда! Все это господа… Верно вам говорю!.. Все это они!.. Завидно им, что мужик на поправку пошел, ну и выдумывают про него… — Глубокой ненавистью дышали его слова. Он не говорил, а скрежетал зубами. Когда он успокоился, лицо его приняло прежнее, хорошее выражение. Посмотрел на меня и улыбнулся. Вздохнул я свободнее, словно тяжесть свалилась с плеч. Беседа возобновилась. Марк говорил много, словно у него самого являлась потребность высказаться. Он говорил о крепостном праве, которое застал еще; говорил о том, что «господа и теперь не прочь вернуть на старое, да не их воля»… Говорил по поводу статьи: написана она либо совсем незнающим крестьянской жизни, либо «худым барином, который все норовит худое про нас сказать». Говорил он дальше, что не всякий богатый крестьянин — кулак и мироед ». [541] Там же, с. 154–155.

М.Н. Покровский комментировал подобное явление следующим образом: « кулаки представляли собою уже в 70-х годах, несомненно, слой, наиболее демократический в деревне, и могли бы быть опорой политической революции. Но поскольку наши тогдашние революционеры подходили к деревне с социалистической программой, со своей наивной верой в сельскую общину, как зародыш будущего социалистического строя, — они, конечно, должны были встретить у этого единственно политически восприимчивого слоя деревни глухое ухо. Иначе и быть не могло ». [542] М. Покровский. Очерки по истории революционного движения в России XIX и ХХ вв., с. 59.

Понятно, что таким мирным образом, как у Аптекмана, редко могли завершаться беседы других пропагандистов с крестьянами. Результаты и получились соответственными.

« Начался общий погром. К началу осени 1874 г. поиски и аресты были уже всюду » [543] Деятели СССР и революционного движения России, с. 61. — вспоминал Дебогорий-Мокриевич.

К осени 1874 года пропагандистское движение было полностью разгромлено. В 37 губерниях к полицейскому дознанию было привлечено 770 человек — 612 мужчин и 158 женщин; из них 265 заключены под стражу, 452 поставлено под надзор полиции и 53 не разысканы. [544] А.А.Корнилов. Общественное движение при Александре II, с. 159–161.

Значительному числу агитаторов, таким образом, удалось избежать преследований и унести ноги из деревень, но понимание краха оказалось всеобщим. Ставка на пропаганду оказалась битой.

Фроленко не довольствовался общепринятой ролью и попытался предпринять нечто экзотическое, но претерпел подобный же крах: « В 1874 г. весной я, Аносов, Шишко и двое рабочих отправились на Урал, чтобы сорганизовать боевой отряд из беглых из Сибири. Это не удается. Возвращаюсь в Москву и чуть не попадаю в руки жандармов. Избегнув ареста, перехожу на нелегальное положение ». [545] Деятели СССР и революционного движения России, с. 269.

Желябов, тоже принявший участие в хождении , благополучно вернулся в Одессу. 12 ноября 1874 года состоялась его свадьба с Ольгой Яхненко-Семиренко — дочерью сахарозаводчика, видного украинофила. В этот же вечер Желябова и арестовали: вместо брачной ночи — ночь на нарах. Какой же сволочью нужно быть, чтобы осуществить такую полицейскую акцию! Такое тоже невозможно забыть и простить!

В марте 1875 его выпускают под залог (благо было кому заплатить!), и он некоторое время живет нормальной семейной жизнью — безо всякой революции. В 1876–1877 он участвовал вместе с Витте в деятельности Одесского комитета помощи балканским революционерам, собирал средства и отправлял добровольцев на Балканы.

Если и оставались еще крохи надежды поднять народ на бунт против власти, то следовало действовать не словом , а делом — самостоятельным примером вооруженной борьбы: « Народ отнесся к нам сочувственно, но было ясно, что за нами он пойдет лишь тогда, когда мы представим из себя достаточно сильную инициативную группу » [546] Там же, с. 39. — именно такой вывод был сделан тогда наиболее решительными и предприимчивыми революционерами, в частности — тем же Дебогорием-Мокриевичем.

Так, через пять лет против провала деятельности Нечаева и через полтора года после судебной расправы над ним, его идейным единомышленникам пришлось признать и обоснованность его практических установок.

Уже летом 1875 года начался очередной виток «нечаевщины».

Революционные энтузиасты тяжело переживали провал 1874 года. Их вождь Чайковский прямо разочаровался в революции и, сблизившись с А.К. Маликовым — основателем секты «богочеловеков», уехал вместе с последним в Америку — налаживать быт общин, живуших по законам божеским, а не человеческим. Энтузиазма и в этом деле ему хватило лишь на пару лет, но, тем не менее, он исчез из России и вообще с политических горизонтов на огромный срок — вплоть до 1904 года.

Эмигрировали и некоторые другие, в том числе — Д.А. Клеменц и И.И. Каблиц. Последний вернулся в конце 1875 года, привезя с собой образец динамита. Со временем политические вкусы меняются, и в 1879 году Каблиц тяготел к «Черному переделу», а не к «Народной Воле». В 1880 году он вовсе оставил нелегальные игры, превратившись в радикального, но вполне мирного литератора.

Клеменц в 1875 году дважды нелегально навещал Россию — пытался организовать бегство Чернышевского из Вилюйска. Во время войны на Балканах в 1875–1878 годах он участвовал в партизанских действиях в Боснии. Там же побывали Кравчинский и Сажин.

Иные решили исправить множество частных ошибок, допущенных в пропагандистской практике, более профессионально овладеть полезными ремеслами и глубже погрузиться в народный быт. От летучей пропаганды решено было переходить к оседлому существованию, образуя поселения из энтузиастов-пропагандистов. Такие поселения просуществовали штучным образом вплоть до 1879 года, постоянно снижая интенсивность деятельности: наиболее энергичные и нетерпеливые функционеры возвращались в города, а вошедшие во вкус провинциального существования утрачивали революционный пыл и все более превращались в полезных и достаточно мирных народных просветителей; расширение земств давало легальные возможности для этого.