Александр Верт - Россия в войне 1941-1945

Однако 5 марта, в самую распутицу и бездорожье, Конев начал свое фантастическое «молниеносное наступление через слякоть и грязь». Оно началось с артиллерийской подготовки, в результате которой на немецкие позиции обрушился шквал огня. Не прошло и шести дней, как немцы были оттеснены и выбиты из Умани. Грязь была настолько непролазной, что они бросали на произвол судьбы сотни танков, грузовиков и орудий и бежали - по большей части «своим ходом» - к Умани и за нее. На одной из железнодорожных станций советские войска захватили только что прибывший сюда немецкий эшелон с 240 новехонькими танками. Обычно, однако, немцы сжигали или взрывали при отходе все свои грузовики и танки.

Хотя советские танки и были способны передвигаться по грязи, артиллерия от них отставала, и преследовать немецкую пехоту очень часто приходилось пехотным частям, иногда при поддержке танков, а иногда и без нее. Коневское «наступление через слякоть и грязь» «противоречило всем правилам», и немцы, конечно, не ожидали его. Советская пехота и танки быстро продвигались к Южному Бугу, а затем, форсировав его, устремились к границам Румынии. Снабжение их продовольствием, боеприпасами и горючим осуществлялось с помощью авиации. Самолеты также бомбили немецкие войска и, если бы не отвратительная погода, нанесли бы им еще больший урон. Единственный вид транспорта (не считая танков Т-34), который довольно успешно преодолевал грязь, были грузовики «студебеккер», и советские солдаты не могли ими нахвалиться.

Особенно поразил меня в последующие дни высокий боевой дух советских армий и плохое состояние немецких войск, деморализованных корсунь-шевченковской катастрофой, внезапностью советского наступления и утратой практически всей тяжелой боевой техники.

На следующий день с разрешения генерала Конева мы с майором Камповым вылетели на двух маленьких самолетах У-2 из Ротмистровки в Умань. Только У-2 позволяет испытать неповторимое ощущение полета, каким мы представляем его себе в детстве. Душные, закупоренные пассажирские самолеты ничего подобного дать не могут. Сидя на открытом сиденье позади пилота, я испытывал такое чувство, будто лечу впервые в жизни. Мы пролетели над домами Ротмистровки со скоростью, не превышавшей 90 км в час; игравшие в садах дети, люди на дорогах приветственно махали нам руками, и мы отвечали им тем же. Большую часть времени мы шли на высоте 20-30 м от земли. Вначале глаза мои резало от холодного ветра, но, когда пилот дал мне защитные очки, блаженство мое стало полным. Подобно птице, самолет то нырял в долины и овраги, то снова взмывал вверх, над холмами и лесами, или кружил над городами и деревнями, смотреть на которые было особенно интересно. Снег уже исчез, и в воздухе чувствовалась весна. Земля была темно-бурого, почти черного цвета, деревья стояли голые, но воображение уже рисовало картину полей с густой пшеницей, поднимающейся из влажной, тучной почвы. Мы сделали круг над Корсунь-Шевченковским выступом. Некоторые деревни сохранились в целости, но были почти безлюдны, и совсем не было видно скота. От других деревень, особенно от Шендеровки, где немцы провели свою последнюю ночь, остались только груды обломков, хотя среди развалин все еще росло много вишен и яблонь. Между холмами к западу от Шендеровки вились, подобно двум блестящим коричневым лентам, две дороги, по которым в ту ночь на 17 февраля немцы двинулись навстречу смерти.

Затем мы сделали круг над какой-то равниной; ее все еще усеивали сотни немецких касок, но все трупы были уже захоронены. Пройдет немного времени, и земля, в которой лежат тысячи убитых, зарастет травой.

Вот впереди показалось несколько линий траншей - до 5 марта это были немецкие траншеи Миновав линию разрушенных немецких укреплений, мы пролетели много километров над дорогами, являвшими собой престранное зрелище. Они были завалены тысячами сгоревших грузовиков и сотнями танков и орудий, брошенных немцами во время панического отступления по слякоти и грязи. И эта странная, неподвижная процессия сгоревших машин и танков тянулась до самой Умани.

После почти двухчасового полета наши У-2 приземлились на уманском аэродроме. Здесь мы увидели несколько искореженных немецких самолетов, а на дальнем конце летного поля высился огромный стальной каркас сгоревшего немецкого транспортного самолета.

Майор заговорил о генерале Коневе. «Конев, - сказал он, - старый солдат. Во время гражданской войны он воевал в Сибири. Здесь он организовывал партизанские отряды. Он был военным комиссаром одной из партизанских дивизий и командовал бронепоездом, сражавшимся с японцами. Позднее он с винтовкой в руках участвовал в штурме Кронштадта - во время кронштадтского мятежа в 1921 г. Как в Сибири, так и в Кронштадте с ним был писатель Фадеев - с тех пор они остались друзьями на всю жизнь.

Вы никогда с ним не встречались? Ему 48 лет, он почти совсем лысый и седой. У него широкие плечи, и он может быть очень строгим. Но обычно в глазах у него мелькает веселая смешинка. Он почти всегда носит очки. Очень любит читать, поэтому всегда возит с собой целую библиотеку. Увлекается чтением Ливия, а также наших классиков, которых любит цитировать в разговоре, - то тут, то там ввернет что-нибудь из Гоголя, или Пушкина, или же из «Войны и мира». Живет он в простой крестьянской хате, а когда ездит по фронту, то надевает плащ, чтобы не смущать своим присутствием солдат. Очень аскетичен в своих привычках, не пьет и терпеть не может, когда кто-нибудь напивается; очень требователен к самому себе и к другим. Из всех его увлечений мирного времени ему больше всего недостает охоты на куропаток; он прекрасный стрелок. Ну, что еще можно сказать о нем? Он прилично знает английский язык и довольно легко читает по-английски».

В один из следующих дней военные власти в Умани сообщили мне, что потери немцев за неделю с начала советского наступления 5 марта составили в общем свыше 600 танков (из них 250 в хорошем состоянии), 12 тыс. грузовиков (в большинстве выведенных из строя), 650 орудий и 50 складов боеприпасов и продовольствия. За ту же неделю они потеряли около 20 тыс. убитыми и 25 тыс. попавшими в плен; советские войска также понесли за время прорыва большие потери, но, после того как немцы были обращены в бегство, потери стали гораздо меньше.

Помню также весьма многозначительную беседу, состоявшуюся у меня на той неделе в Умани с одним полковником авиации. Я называю ее многозначительной, поскольку отношение этого полковника к западным союзникам было теперь - в марте 1944 г. - несравненно более теплым, чем то, какое наблюдалось в Красной Армии до сих пор. Он рассказал, как авиация обеспечивала снабжение армии продовольствием, боеприпасами и горючим во время продвижения «к Румынии», а потом заметил: