Александр Верт - Россия в войне 1941-1945

Я не бросилась под поезд, но отчаяние мое росло с каждым днем. Я знала, что если не сделаю чего-нибудь, то погибну медленной смертью. И тогда в одно прекрасное утро, без всякого предварительного обдумывания я это сделала. Мне это пришло в голову как-то сразу. Я работала на машине с большим ножом, который двигался вверх и вниз, перерезая волокна льна. И, не успев ничего подумать, я вдруг подставила под нож руку. Я не потеряла сознания, я была тогда еще довольно выносливой. Я просто закрыла глаза, а когда это случилось, мне было страшно посмотреть. Тогда я позвала работавшую рядом со мной немку. Она за кричала и побежала за мастером. Это был толстый светловолосый человек лет тридцати восьми, совсем глухой, и ей пришлось долго растолковывать ему, что произошло. Он прибежал, и меня доставили на медпункт, где мне наложили жгут и перевязали рану. Мастер очень беспокоился: в тот день ожидалась какая-то комиссия, которая должна была осмотреть фабрику, и он думал, что у него могут быть неприятности. Потом несколько французов и бельгийцев отвели меня в наш барак. Когда меня туда доставили, я была почти без сознания. Директор еще ничего не знал. Мастер попел к нему докладывать, и директор приказал послать за санитарной машиной, чтобы отвезти меня в больницу в Мюнхен, в 16 км от нас. Находиться в больнице было чуть ли не наслаждением. Рука болела, но меня уложили в чистую постель с белыми простынями. Есть давали немного, но все было вкусно приготовлено. Я пробыла там около месяца, а затем директор потребовал, чтобы меня прислали обратно на фабрику. Он уговаривал меня остаться, обещал назначить одной из начальниц лагеря. Не знаю в точности, какую цель он этим преследовал, - думаю, ему не хотелось платить за мой проезд до Украины. Так он продержал меня целых четыре месяца.

Наконец меня отправили домой через мюнхенский арбейтсамт (отдел труда). Это произошло по чистой случайности. Как-то раз, когда я ехала в Мюнхен на перевязку, я разговорилась с одной немкой, которая посоветовала мне обратиться в арбейтсамт. Она была добрая женщина и даже заплатила за мой проезд и подробно объяснила мне, куда мне надо идти. В арбейтсамте мне выдали документ, и на другой день полиция отвезла меня на станцию и посадила в товарный вагон вместе с несколькими другими украинками. Накануне вечером директор фабрики казался очень раздосадованным, но ничего мне не сказал. Мне выдали ведро вареной репы и буханку хлеба, а люди в лагере отдали мне свой суточный паек и всякую мелочь, какую им удалось сэкономить. Но дорога была долгой, и последние дни пути мне было нечего есть. Сейчас я вспоминаю, что мне два месяца ничего на фабрике не платили, а потом стали платить по семьдесят пфеннигов в неделю. Когда же мы спрашивали мастера, который выдавал нам деньги: «Почему так мало?» - он кричал: «Тихо!»… Боже, как они мучили нас, - вымолвила Валя чуть ли не с содроганием. - Они обращались с нами так грубо и оскорбительно. Они смотрели на нас с таким презрением. Почему? Я спрашиваю вас, почему? Разве я такой жизни ждала? Я счастливо росла на нашей Украине. Зачем они разбили мою жизнь?» И, как будто спохватясь, добавила: «Там, на фабрике, была еще одна девушка, которая решила последовать моему примеру. Но на этот раз немцы догадались, что она сделала это умышленно, и ей не позволили уехать домой. Так что она искалечила себе руку совершенно напрасно».

Судьба Галины Ивановны была очень похожа на Валину, однако по характеру Галина была совсем другой человек, чем Валя, в некотором смысле более типичной представительницей Украины, с ее саркастическим юмором и своеобразным презрением к немцам, «которые не знали, что такое хорошая еда, пока не попали на Украину».

Это была маленькая бойкая блондинка с лицом законченной комедийной актрисы, быстрыми голубыми глазами и вздернутым носиком. Она очень много смеялась, но в смехе ее не слышалось доброты. Рассказывая, она все изображала в лицах и рисовала людей в сатирическом свете. На ней было светло-голубое платье и задорная маленькая шляпка с пером. Ей было лет 30, но она выглядела слегка увядшей, что отнюдь неудивительно после всего, что она пережила. До войны она была актрисой в первом Колхозном театре Киева, где играла небольшие роли в комедиях из жизни крестьян. Она прочла несколько отрывков из своих ролей, но все время себя обрывала… «О боже, я все забыла, - говорила она. - Кажется, прошел целый век с тех пор, как я была актрисой в Киеве… Актрисой, - повторила она с горькой усмешкой. - Специальность пуц-фрау (уборщицы) сейчас подходит мне больше. Муж мой в свое время был в театре режиссером, Сейчас он где-то в Красной Армии.

Уже несколько лет я ничего не слышала о нем… Он родом из Умани».

Галина Ивановна тоже побывала в Германии, и ее история - это история миллионов европейцев, с некоторыми отклонениями от шаблона.

«Настоящие беды, - рассказала она, - начались здесь, в Умани, когда в феврале 1942 г. сюда приехал для вербовки рабочей силы немец граф Шпретти [212] О нем упоминалось на процессе главных немецких военных преступников в Нюрнберге как об одном из чиновников ведомства Заукеля по набору рабочей силы. . Немцы объявили о большом собрании, которое должно было состояться в помещении кинотеатра. Многие из нас пошли туда просто послушать, о чем будет идти речь. Шпретти сказал: «Я хочу, чтобы вы, уманцы, добровольно отправились в Германию и помогли германской армии». И он обещал нам звезды с неба. Но нам было прекрасно известно, чего стоят подобные обещания, и мы сказали ему: «А что нам будет, если мы не захотим ехать?» Тогда граф Шпретти злобно посмотрел на нас и ответил: «В этом случае вас вежливенько попросят все же поехать». Это произошло 10 февраля, а два дня спустя немцы устроили облаву на людей, обыскивая дом за домом. Вооруженные винтовками полицейские ходили по домам и забирали всех, кто помоложе. Нас отвели в большую школу и в пять утра повезли на станцию. Здесь нас посадили в вагоны и заперли на замок. Несколько человек взяли с собой немного еды и теперь поделили ее на всех. Нам сказали, что нас накормят во Львове, но, когда мы туда приехали, нам не дали ровно ничего, даже воды.

Здесь мы пробыли на вокзале всю ночь, а затем двинулись дальше, на Перемышль. В Перемышле немцы открыли вагоны и начали осматривать наш багаж.

- Какие это были вагоны? - спросил я.

- Какие? - переспросила она, как будто удивясь моему вопросу. - Самые обыкновенные товарные вагоны; все мы сидели или лежали на полу, скамеек не было. В каждом вагоне ехало человек по 60-70. Так или иначе, как я уже сказала, в Перемышле к нам явились немцы, чтобы проверить наш багаж. «Зачем вам весь этот багаж? - сказали они. - В Германии можно купить все, что только душе угодно, - подумать только, везти все это грязное тряпье в Германию!» И они забрали почти всю одежду, которая у нас была с собой, а также все наиболее тяжелые вещи и оставили нам только маленькие узелки…