Александр Говоров - Алкамен - театральный мальчик

Передние ряды захлопали одобрительно, а из задних рядов послышался насмешливый голос Мнесилоха:

- Несли курицу в суп, а она кричал: не побейте яйца! Как же ты умирать будешь с Аристидом, если ты смерти боишься?

Раздался шум, свистки. Кого-то стукнули в пылу спора, кого-то сопротивляющегося потащили вон.

Но вот на каменный куб трибуны вышел Фемистокл. Его толстое медвежье лицо было бледным от бессонной ночи, хотя он не зубрит ночами своих речей, не бубнит их, блуждая по улицам, не читает потом по записке. Он говорит смело, кулаком рубит воздух, тут же находит самые нужные слова и самые зажигательные выражения. А его мощный голос разве удавалось перекричать хотя бы одному оратору?

Фемистокл начал без обычного обращения к милостивым олимпийцам.

- В страшные дни, - сказал он, - в городе должен быть один хозяин, одна голова у государства. "Нехорошо многовластье, единый да будет властитель!" - еще старик Гомер советовал это... Горшечники из Керамика, друзья свободы! Я призываю вспомнить ваш древний обычай!

Никто не мог понять, куда он клонит, все молчали. Из-за спины ему подали глиняный горшок. Отставив посох, Фемистокл разломил горшок о колено и показал народу черепки.

- На этих черепках пусть народ запишет имя гражданина, которого он считает сегодня опасным для отечества. Тот, чье имя соберет больше всего черепков, пусть удалится в изгнание. Все! Выбирайте, Фемистокл или Аристид!

- Уходи, чернобородый! - завопили сторонники Аристида.

Гнилая груша полетела Фемистоклу в лицо, но он отстранился, и груша размазалась об алтарь богов.

Народ кричал:

- Остракизм, остракизм! Эй, горшечники, тащите ваши черепки! Народ-владыка сам решит!

Пока готовили черепки, пока проверяли по спискам имеющих право голоса, Аристид попросил слова.

- Нет! - блеснул глазами Фемистокл. - Мое законное время не истекло, я буду говорить. Эй, судьи, переверните песочные часы! - И он принялся обличать Аристида: - Взгляните на его заплатки на плаще! Это должно обозначать бедность, простоту. Он уж так беден, так беден, этот справедливый Аристид, что даже дочерям просит приданое за казенный счет... А у кого, спрашивается, самые плодородные виноградники, самые тучные быки, как не у Аристида? А куда, скажи мне, Аристид, делись персидские сокровища, взятые при Марафоне? Они были спрятаны в яме. Яма оказалась пустой, а ты ведь был начальник охраны сокровищ! Где же они?

Мощный голос Фемистокла перекрывал все возражения. А когда хотел говорить в свое оправдание Аристид, демократы крутили трещотки, стучали колотушками, оглушительно визжали. Мы, мальчишки на ограде, свистели не в четыре, а в четыреста сорок четыре пальца!

А голос Фемистокла крепчал, как ветер перед бурей.

- Крестьяне, вспомните тиранов Гиппея и Гиппарха! Они хотели отнять ваши клочки земли! Что? Вам не по вкусу тирания? Аристид и эвпатриды наймут по чужим городам воинов на ваши денежки якобы для защиты от персов да вас же и скрутят по рукам, по ногам!

И Фемистокл, протянул руку к Аристиду, произносил стихи:

О, человек! Домогаяся власти великой,

Ты государство погубишь, катится в бездну оно!

Все умолкли. Это уже было обвинение в покушении на захват власти. Из толпы высунулся злобный перекупщик зерна Лисия и крикнул Фемистоклу:

- Ты сам, ты сам метишь в тираны, ублюдок чужеземки!

Раздался взрыв народного гнева. Я с удовольствием увидел, что по лысой яйцевидной голове Лисий замолотила чья-то палка.

- Неправда, неправда! - кричали вокруг. - Фемистокл отказался от верховного командования!

А Фемистокл с улыбкой развел руками, как бы говоря:

"Ведь я теперь просто частное лицо!"

Раздали черепки. Фемистокл и Аристид отошли вглубь, чтобы не влиять на результаты голосования. Мне хорошо был слышен их тихий разговор:

- О Фемистокл, Фемистокл, ведь мы вместе сражались при Марафоне, при Эгине... Мы были друзьями, зачем же ты меня так?

- Не будет мне другом тот, кто встал поперек пути народа.

- О Зевс, хранитель истины! Аристид, которого народ зовет Справедливым, - и вдруг поперек пути народа!

- А как же ты, - ответил Фемистокл, - ты, который претендует на роль мудреца, как же ты не понял, что дело тут не в личности Фемистокла или Аристида? Тут выбор таков: либо войско, набранное из чужаков, которое может оказаться пострашнее любого врага, либо флот - кровное детище афинян, который даст им и свободу, и победу, и добычу! Народ умнее, чем ты думаешь. Он сам на этих черепках выберет себе дорогу.

- Почему же ты думаешь, что именно та дорога правильна, по которой ты ведешь народ?

- Потому что это дорога не только для богатых, но и для бедняков, для неимущих.

"И для рабов, и для рабов!" - хотелось мне крикнуть с моей верхотуры, но я не крикнул, а Фемистокл не добавил: "Для рабов!"

- И ты, Фемистокл, так уверен, что ты прав?

- Да, и готов, если придется, доказать правоту своей смертью.

- В таком случае, - усмехнулся Аристид, - мне мою правоту остается доказать моим изгнанием.

- Это будет лучше всего, - жестоко ответил Фемистокл.

Между тем голосование шло вовсю. Советовались, спорили, кричали, поминали обиды, даже вцеплялись друг другу в бороды.

Важные пританы - городские судьи - обходили граждан с мешками и собирали черепки. Многие царапали имена на черепках, закрываясь полой плаща, чтобы соседи не подсмотрели; другие срывали эти плащи, чтобы их разоблачить. Шум стоял невообразимый.

Кто-то дернул меня за полу хитона. Внизу стоял жилистый старик с мешком за плечами, в дорожной шляпе. Наверное, крестьянин, пришедший на голосование откуда-нибудь из далекой Декелей.

- Сынок, - просил он, - я неграмотный. Нацарапай мне, пожалуйста, на этом черепке...

- Но я ведь тоже неграмотный и не могу помочь! Тогда старик подошел с просьбой к ближайшему - им оказался Аристид.

- Чье имя ты хочешь, чтобы я написал, добрый человек? - спросил тот.

- Аристида.

Если бы у Аристида были брови, они бы взлетели вверх: еще бы, декелейцы всегда были его опорой!

- А что худого сделал тебе Аристид?

- Мне ничего, я даже с ним не знаком, но уж слишком много о нем кричат: "Справедливый, справедливый!" Тут что-то есть.

Фемистокл улыбнулся. Аристид пожал плечами, нацарапал кинжалом свое имя на черепке, вернул его крестьянину. Тот удалился, бормоча:

- А нам некогда. Нам надо боронить да сеять, хотя как еще боги судят, придется ли и собирать этот урожай? Если не пожгут враги, вытопчут свои...

Через полчаса пританы разложили черепки по кучкам и сосчитали их. В мертвой тишине глашатай объявил, что изгоняется Аристид, сын Лисимаха, из филы Леонтиды.

Аристид сжал тонкие губы и, медленно завернувшись в плащ, поднял ладони к небу:

- О родной город, да не допустят боги, чтобы ты когда-нибудь в роковой час вынужден был вновь призвать Аристида!