Юрий Фельштинский - Крушение мировой революции. Брестский мир

3 (16) января австрийцы и немцы согласились с тем, что территории восточнее Буга и южнее линии Пинск — Брест-Литовск отойдут, в случае подписания сепаратного мирного договора, к Украине, в Холмской губернии будет проведен референдум, а Восточная Галиция получит некий вид автономии. Украинцы победили. Они «практичные люди, — сообщал в МИД Германии Ф. Розенберг, — и рассматривают теории, признанные осчастливить народы, как средство, а не как самоцель. Если при заключении соглашения с нами они получат то, что хотят, то мало будут заботиться о праве наций на самоопределение и о других прекрасных принципах. Их хитрость и упорная крестьянская изворотливость делает нашу игру не слишком легкой» [102].

5(18) января по инициативе Гофмана немцы попытались договориться с Троцким о будущей границе новой России. От бывшей Российской империи, по плану Гофмана, отторгались территории общей площадью в 150-160 тыс. кв. км, в которые входили Польша, Литва, часть Латвии и острова Балтийского моря, принадлежащие Эстонии. На отторгнутых территориях предусматривалось оставление германских оккупационных войск. Троцкий увертывался от конкретных ответов, пробовал даже оспорить права украинской делегации (при определении новой украинской границы) и затем попросил прервать заседание, чтобы «более подробно исследовать примечательный чертеж» — развернутую на столе карту Гофмана. После перерыва он выступал уже более резко и в длинной речи назвал германские предложения скрытой формой аннексии [103]. Германские предложения были переданы в Петроград, и ЦК приказал Троцкому немедленно возвращаться [104], чтобы обсудить создавшееся положение с членами ЦК и Совнаркома. Председателем советской делегации в отсутствие Троцкого оставался Иоффе [105].

Немцы были в напряжении. «Необходимо настроить прессу и парламент на то, — писал Кюльман Гертлингу, — что отъезд Троцкого нельзя рассматривать как разрыв переговоров и предупредить возможную нервозность». Австрийцы теперь были готовы к еще большим уступкам украинцам, лишь бы подписать хотя бы мир с ними. «Забастовка ширится, -сообщал председатель Совета министров Австро-Венгрии Э. фон Зейдлер, -почти все магазины закрыты. Выход всех газет, за исключением рабочих, приостановлен на несколько дней. [...] Из Будапешта сообщают о всеобщей забастовке. Во все центры беспокойства перемещаются войска. [...] Будущее зависит от Брест-Литовска. Если соглашение удастся, то любая опасность будет устранена. Если переговоры окончатся безрезультатно, то [...] удержать контроль над событиями не удастся. Австрия теперь не перенесет того, чтобы мирные переговоры окончились неудачно» [106].

Германские условия от 5 (18) января не следует считать слишком жесткими. Западногерманский историк В. Баумгарт справедливо указывает на то, что от большинства перечисленных в германском ультиматуме территорий большевики отказались сами еще до брестского диктата. Так, 31 декабря 1917 года советское правительство признало независимость Финляндии. Вопрос о независимости Польши фактически был предрешен еще и тем, что с января 1918 года за независимость Польши выступала Антанта, а президент США Т. В. Вильсон 13-м пунктом своей программы оговорил суверенитет этой страны. Отделение Прибалтики также казалось всем неизбежным, тем более, что немцы — и здесь главная заслуга принадлежала Людендорфу — ревностно следили еще и за тем, чтобы создать своеобразный «санитарный кордон» и застраховать себя от распространения через Прибалтику большевизма в Германию. Позже, когда рухнул Брестский мир и когда Германии продиктован был Версальский договор, Антанта санкционировала отделение от России Прибалтики, Финляндии и Польши, сделав из этих государств тот самый «санитарный кордон» против коммунизма [107], о котором мечтал Людендорф. По существу, немцы не шли дальше требований, реализованных самим ходом событий. И они вполне могли ожидать, что советское правительство согласится на выдвинутые ими условия [108]. Разногласия между Троцким и делегациями Четверного союза возникли не из-за того, что Гофман предложил отторгнуть вышеперечисленные территории от Российского государства, а по совсем иной причине: большинство советского правительства категорически выступало против самого факта подписания мира с империалистической Германией.

На германские условия готов был согласиться Ленин — вечный союзник Германии в Брест-Литовске. Но здесь вопрос о ленинской власти вступал в конфликт с проблемами мировой революции. И Ленин потерпел поражение там, где мог ожидать его меньше всего — внутри собственной партии, отказавшейся считать, что интересы советской власти (во главе с Лениным) превыше революционного принципа несоглашательства с капиталистическими странами. Этот сложный спор, однако, можно было, вести лишь по уничтожении конкурента на власть советского правительства в самой России. В ночь, когда Троцкий спешил в Петроград, чтобы обсудить в ЦК германские условия, большевики разогнали «хозяина русской земли», революционный парламент — Учредительное собрание.

Сегодня, зная о судьбе Учредительного собрания, разогнанного большевиками и левыми эсерами в начале января 1918 года, может показаться удивительным, что в течение всего 1917 года те же самые большевики и левые эсеры энергично выступали за его скорейший созыв. Так, Ленин, еще до возвращения в Россию, в Швейцарии, в листовке «Товарищам, томящимся в плену», [1]предостерегал против Временного правительства, которое «оттягивает назначение выборов в Учредительное собрание, желая выиграть время и потом обмануть народ» [2]и неоднократно выступал в защиту Собрания после возвращения в Россию в апреле. В день большевистского переворота, 25-26 октября, в воззваниях Военно-революционного комитета и в обращении Второго съезда Советов, принятом в ночь на 26 октября, новая власть подчеркивала, что созовет Собрание. [3]Постановление об этом было утверждено 27 октября на первом же заседании ВЦИК второго созыва, где указывалось, что «выборы в Учредительное собрание должны быть произведены в назначенный срок, 12 ноября» [4].

Советские законы и учреждения автоматически считались временными, в том числе и Совнарком, создаваемый как временный орган — до созыва Учредительного собрания, с началом работы которого теряли силу декреты советской власти [5]. Упоминания об Учредительном собрании не содержались только в тексте декрета о мире. Но и здесь Ленин обещал передать все пункты договора на рассмотрение Собрания, «которое уже будет властно решать, что можно и чего нельзя уступить». [6]Наконец, свержение Временного правительства также оправдывалось необходимостью созвать Собрание скорее. [7]