Вячеслав Костиков - Роман с президентом

Как политический игрок, Хасбулатов, несомненно, на голову выше Руцкого. Но сила Хасбулатова была не в его способностях, а в том, что он очень ловко сумел воспользоваться ситуацией перехода от тоталитаризма к демократии.

В его руки попали и Верховный Совет, и Съезд народных депутатов, которые продолжали оставаться мощными, а главное — хорошо организованными структурами. Президент только начинал задумываться о создании института своих представителей и структур президентской власти на местах (все это находится в зародыше и поныне), а в руки Хасбулатова попала фактически недемонтированная структура КПСС в регионах, в городах, на селе.

Сложность борьбы с Хасбулатовым состояла в том, что президент стремился в отношениях с Верховным Советом играть по правилам демократии. А раз он действовал по правилам, то его действия были предсказуемы и заранее просчитывались противником. Хасбулатов же, как и Джохар Дудаев в Чеченском конфликте, действовал «партизанскими» методами, не связывая себя никакими правилами и приличиями. В результате президентская команда постоянно попадала в засады и ловушки, вынуждена была импровизировать в условиях цейтнота.

Политическая борьба велась в очень узком, главным образом московском, кругу политиков. Политика была крайне персонифицирована. Борьба воспринималась как схватка людей Хасбулатова и людей президента. Причем ставки в этой борьбе были чрезвычайно высоки: ведь, по сути дела, от победы Ельцина или Хасбулатова в условиях растущей пассивности народа зависела судьба самой политической системы. Хасбулатов понимал, что время работает против Верховного Совета и против него. Прямые трансляции заседаний парламента и Съездов народных депутатов дискредитировали их в глазах населения. Поэтому он постоянно шел на обострение игры.

Но и для Ельцина ситуация была трудной. В условиях экономического кризиса доверие к правительству менее чем за год упало вдвое. Понятие «демократия» в глазах населения становилось почти ругательством. Этим умело пользовались коммунисты. В целом ряде крупных московских институтов, в том числе в Московском университете, стали фактически в открытую воссоздаваться ячейки коммунистической партии.

В одной из записок той поры президенту я писал: «Хотелось бы привлечь Ваше внимание к возможным политическим последствиям коррозии демократического потенциала столицы. Одна из опасностей состоит в том, что Москва является центром информационной жизни России. Импульсы недовольства москвичей, постоянно отражаясь в средствах массовой информации, растекаются по всей стране…»

Оппозиция не замедлила воспользоваться этим ростом недовольства.

1 октября оргкомитет Фронта национального спасения выступил с «Обращением к гражданам России», в котором потребовал немедленной отставки президента и создания правительства Национального спасения.

От Обращения веяло духом большевистского переворота осени 1917 года.

«Соотечественники! Наша Родина подвергается невиданному разгрому и поруганию. Великий и трудолюбивый народ ограблен. Большинство населения доведено до нищеты и полуголодного существования… Предательство нельзя „скорректировать“, за него надо отвечать по всей строгости закона. Президент Ельцин и его правительство должны немедленно уйти в отставку… Пришло время действовать…»

Это был откровенный призыв к захвату власти и свертыванию реформ. Среди подписавших Обращение преобладали народные депутаты, крупные должностные лица Верховного Совета, лидеры ряда фракций. Среди подписавших был и нынешний руководитель российской компартии Г. А. Зюганов.

Настораживало то, что в опубликованном Обращении давались контактные телефоны Фронта национального спасения, которые при проверке оказались телефонами Верховного Совета. Было очевидным, что ФНС свободно действовал под крылом и защитой Р. Хасбулатова. Возникла взрывоопасная «смычка» между легальной законодательной властью и самозваным Фронтом. Иными словами, государственный переворот, если бы он удался, мог бы быть незамедлительно легализирован Верховным Советом.

У меня не было сомнения, что речь шла о проработанном сценарии. Видит ли это президент?

Я позвонил первому помощнику президента В. В. Илюшину и с удивлением узнал, что ему ничего не ведомо даже о самом Обращении. Даже когда я рассказал о своем видении опасности, он, как мне показалось, не придал значения этой информации. Возможно, тут сказалась некоторая привычка к неприятностям: ведь разного рода антиправительственные заявления, оскорбления президента, призывы к гражданскому неповиновению появлялись в оппозиционной прессе чуть ли не каждый день. Происходила «банализация» антиправительственных заявлений и акций. К ним стали привыкать, как к застарелой боли.

Я счел необходимым проинформировать Бориса Николаевича.

Дело было уже к вечеру. Президент уехал в Барвиху. Звонить туда я не стал, так как по опыту уже знал, что вне своего кремлевского рабочего кабинета президент сам не подходил к телефону. Разговаривать с «прикрепленным» было бессмысленно.

Пришлось писать записку и срочно отсылать ее с фельдъегерской связью. Ответа от президента я не ждал, моя задача была проинформировать его. Отправив конверт, поехал домой. Улицы Москвы были по-осеннему темны и пустынны. И это увеличивало чувство тревоги. Приехав домой, я наскоро поужинал и лег спать.

С начала моей работы в Кремле прошло уже пять месяцев, а я все никак не мог привыкнуть к нагрузке. Часам к пяти начинала сильно болеть переносица, а до конца рабочего дня оставалось еще часа три-четыре. Единственным лекарством был сон. Но и с ним начались проблемы. Все чаще приходилось принимать снотворное.

Где-то уже за полночь разбудил телефон. Из приемной Ельцина звонил дежурный Валентин Мамакин. Сказал, что со мной хочет переговорить президент.

Однако разговор не состоялся.

У меня на квартире (что оказалось неожиданным для дежурных) не было спецсвязи, а по открытой линии Борис Николаевич по деликатному вопросу разговаривать не стал. Трубку взял «прикрепленный» и со слов президента сказал мне, что Борис Николаевич мою записку прочитал и сразу же после этого говорил с министром безопасности В. Баранниковым. Велел мне поддерживать с ним связь. Я с удивлением понял, что, кроме меня, об Обращении Фронта национального спасения президента никто не проинформировал.

На следующий день с утра я «поймал» Баранникова в машине и, сославшись на указание Бориса Николаевича, расспросил его о «принятых мерах». Меры, как всегда, были вялыми: министр уклончиво говорил о том, что готовится заключение юристов по правовой оценке Обращения, вместе с Генеральным прокурором будет рассмотрена возможность возбуждения уголовного дела, готовится письмо за подписью А. Руцкого в Верховный Совет с просьбой «разобраться в фактах» и «занять позицию».