Вячеслав Костиков - Роман с президентом

Помню непростой разговор с Немцовым, человеком прямым, смелым. Он напустился на меня с упреками: «Что же вы, помощники Бориса Николаевича, куда смотрите? Почему молчите? Боитесь потерять кресло? Почему не поговорите с Борисом Николаевичем напрямую? Может быть, ему нужно помочь…»

Я не стал говорить, что такие разговоры были. Тем более что толку от них было немного.

Буквально за несколько дней до злополучной поездки в Германию, отчасти по накопившимся негативным факторам, отчасти интуитивно предчувствуя надвигавшиеся неприятности, я передал Борису Николаевичу личную записку. В целом она касалась оценки общей политической ситуации в стране. Но это была своего рода декоративная заставка. Главное, о чем мне хотелось поставить президента в известность, — это нарастающая в обществе критика в его адрес. Для меня становилось все более очевидным, что сам он не видит себя со стороны, явно переоценивая отношение к себе народа. Словом, задача была не из простых. Важно было и предостеречь, и не обидеть президента.

Я писал:

«…Не следует питать иллюзий, что накопленный президентом: демократический капитал будет пожизненным иммунитетом от критики. В прессе все чаше звучат ноты раздражения. Начинает проскальзывать мысль о том, что имеет место имитация политики, что на самом деле президент с опозданием реагирует на самотек событий и явлений. Имитацией политики называют поездки по стране, многие из которых не несут серьезной политической нагрузки и быстро забываются. Плохо воспринимается, когда отдых преподносится как „рабочая поездка“. Негативно оценен ряд мероприятий в Сочи во время Вашего отпуска, когда на фоне грозных событий в соседней Чечне и Абхазии президент участвовал в теннисном турнире „Большая шляпа“. Газета „Известия“ по этому поводу поместила резкий комментарий „Политика в шляпе набекрень“.

Неудовлетворительность политического планирования во внутренних делах, по мнению прессы, все чаще компенсируется переносом акцентов на внешнюю политику. Отмечается перебор в количестве поездок за границу. При этом аналитики подмечают, что во внешней политике нередки случаи поиска внешних эффектов, краткосрочных выигрышей. В этой связи начинают приводиться аналогии с М. Горбачевым.

Общественность начинает критически присматриваться к чрезмерностям внешней, ритуальной стороны „явлений президента народу“. В этой связи часто вспоминают доступного, демократичного Ельцина. Отмечается, что президент в последнее время неохотно идет на контакты с аудиторией, с прессой. В этой связи постоянно возобновляется тема здоровья президента, манипулирования им при принятии решений.

Подмечая эти пока еще фрагментарные факты и оценки, сторонники Ельцина предостерегают, что если негативные стороны „теремной политики“ будут усугубляться, то к 1996 году президент может оказаться один на один с объединенной непримиримой оппозицией, которая не простит ему ничего».

Записка была передана Борису Николаевичу 30 августа 1994 года, в день начала визита в Германию. В. В. Илюшин отдал ее президенту по моей просьбе прямо в самолете. Обычно в полете за границу Ельцин просматривал материалы к предстоящим переговорам. Но на этот раз никаких политических переговоров не предполагалось. Поездка носила символический и главным образом протокольный характер — в связи с проводами последних российских солдат из Германии. Я надеялся, что Борис Николаевич сможет прочесть записку в самолете. Тем более, что в президентском самолете на этот раз не было никого, кто мог бы серьезно отвлечь его от работы. Большая часть делегации отправилась заранее другим самолетом.

Мы вылетели из аэропорта «Внуково» в 19.00 по московскому времени. Лёту было два с половиной часа. Как только самолет набрал высоту, Илюшин взял папку с документами, в том числе и мою записку, и прошел в президентское отделение. Он был знаком с содержанием моего письма и отозвался о нем как о полезном, но «несколько рискованном».

В 21.30 по московскому времени мы приземлились в берлинском аэропорту «Гегель» и через полчаса уже были в резиденции Ельцина, в гостинице «Маритим».

В автомашине Бориса Николаевича сопровождал П. С. Грачев. К сожалению, вечер у президента был свободным… И это было началом неприятностей.

Мне неизвестно, видел президент мое письмо или нет. В ходе той поездки, наполненной возложениями венков, торжественными речами, звуками маршей и бесконечными завтраками, «бокалами шампанского», обедами, ужинами, приемами, все было очень торжественно, эмоционально приподнято… а потому и тревожно.

…А потом в течение нескольких недель кряду в прессе был поток негодования, брани, недоумения, стыдливых вопросов и неуместных попыток оправданий — в зависимости от принадлежности газет. Самого факта «берлинских странностей» никто не отрицал. Да это было бы и глупо. Кадры телевизионной хроники разнесли картинки по всему миру. Российское телевидение не было исключением.

Отличился некий безымянный сотрудник Службы протокола президента, который в интервью «Комсомольской правде» заявил:

«…В ряде моментов президент повел себя эмоционально, сделал несколько лишних шагов — подошел к военному оркестру, к хору мальчиков. Но это не нарушение протокола, в этом нет никакого криминала. Когда к нам приезжал Джон Мейджор, он в Нижнем Новгороде тоже общался с толпой. И ничего.»

Но большая российская пресса расценила инцидент как серьезный.

Газета «Известия», поддерживавшая и защищавшая Ельцина в трудные годы, сочла необходимым сделать несколько горьких констатации.

«Приходится повторять банальное утверждение: президент не частное лицо и представляет не себя одного, не только собственные вкусы и пристрастия. И каждое его появление на людях, каждое сказанное им слово, каждое движение многое говорят не только о нем лично, но и о нас с вами, о политическом и культурном уровне новой России. Ну, а прежде всего о его окружении, о том, насколько способно оно влиять на президента, подсказывать, сетовать, направлять. Или, действительно, он настолько непредсказуем, что его форма, и не только спортивная, определяется исключительно его прихотями?»

В ходе этой поездки были и просто интересные эпизоды, которые оказались вне поля зрения и уха журналистов. После церемонии возложения венков к монументу русского воина-освободителя в Трептов-парке Борис Николаевич шел рядом с Г. Колем в сторону поджидавших нас автобусов и неожиданно начал напевать мелодию из знаменитой «Ленинградской» (блокадной) симфонии Дмитрия Шостаковича — так называемую «тему нашествия». Я и не предполагал, что у Ельцина такая хорошая музыкальная память. Он довольно точно воспроизвел целый пассаж.