Вячеслав Костиков - Роман с президентом

Но в прессе все чаще высказывались опасения, что президент лишен объективной информации, что он принимает решения (в том числе и кадровые), руководствуясь некомпетентными советами. Особо острая критика шла в связи с назначением бывшего командующего Западной группы войск (ЗГВ) генерала Бурлакова первым заместителем министра обороны. Пресса открыто обвиняла его во взяточничестве и в разворовывании армейского снаряжения в ЗГВ. Из демократического лагеря все чаще раздавались сигналы тревоги по поводу того, что президент все меньше вникает в дела и все больше становится объектом манипуляции части своего ближайшего окружения.

Забегая несколько вперед, должен сказать, что событии в Чечне выявили полную неадекватность планирования, принятия решений и их реализации. Я не берусь судить о военной стороне проблемы. Но в информационной сфере была проявлена полнейшая некомпетентность и безграмотность. Пресс-служба президента была полностью отключена от информации по Чечне. Пресс-служба Совета безопасности самоустранилась. Правительство попыталось латать информационные пробоины от точных попаданий дудаевской пропаганды, но эти меры были неподготовленны, грубы и вызвали лишь раздражение в СМИ. Меня поразило, что в преддверии ввода войск в Чечню никто не удосужился собрать главных редакторов крупнейших газет, конфиденциально проинформировать их об истоках чеченского кризиса, о целях и договориться о взаимодействии. Неудивительно, что даже в дружественной президенту и правительству прессе начался полный разнобой оценок.

В результате информационная и психологическая война с Чечней (я не касаюсь военно-политических аспектов этой трагедии) при наличии у России таких информационных гигантов, как ИТАР-ТАСС, РИА «Новости», двух государственных телевизионных каналов и мощнейшего в мире радио, были полностью и позорно проиграны. Большинство информационных выпусков оказались заполнены сведениями со ссылкой на источники в Чечне. Это было настоящее «информационное Ватерлоо», что оказало крайне деморализующее влияние не только на армию, но и на население в целом. Проведенный в те дни под руководством Ю. Левады опрос общественного мнения показал, что население серьезно расколото в оценках ситуации в Чечне и действий правительства.

Никакой предварительной информационной работы не было проведено и с иностранными послами в Москве. В результате «понимание» действий Кремля в Чечне, которое было проявлено в первые дни начала операции, стало растворяться, уступая место критической обеспокоенности. 15 декабря, то есть уже две недели спустя после начала событий, в Службу помощников приходил посол Великобритании и просил объяснить, что же все-таки происходит. «В дипломатическом корпусе ничего не понимают», — сетовал он. Лишь 16 декабря по договоренности с Ю. Батуриным в Кремль пришли представители Министерства обороны, Министерства внутренних дел и Генерального штаба и разъяснили обстановку в Чечне и вокруг Грозного. Из этого внутреннего брифинга «силовиков» я вынес горькое ощущение, что в Москве даже на самом верху не было ясного представления ни о политической, ни о психологической обстановке в Чечне. Как можно было при отсутствии такого важного среза информации принимать решение о штурме Грозного?

Как всегда в таких случаях задним числом была предпринята глупейшая попытка все свалить на журналистов. Была запущена информация, будто, по сведениям Федеральной службы контрразведки (ФСК), Дудаев перебросил в Москву 10 млн. долларов для подкупа журналистов. Говорилось о том, что у него есть возможность шантажировать группу известных московских журналистов и политиков. К сожалению, и в Обращение президента к населению в связи с событиями в Чечне в последний момент спичрайтеров заставили вставить фразу о виновности журналистов. Из уст Ельцина прозвучало весьма опасное заявление: «Мне известно, что не без участия чеченских денег функционирует ряд средств массовой информации России». В тексте, который изначально готовила Л. Г. Пихоя, такого пассажа не было. Я услышал ее только во время записи Обращения. Помню, как мы недоуменно переглянулись с Олегом Попцовым, который присутствовал на записи. В журналистской среде замечание президента было воспринято как оскорбление. Я высказал В. Илюшину свои опасения по этому поводу. Он был встревожен, звонил в ФСК и интересовался, действительно ли есть такие факты. Судя по всему, контрразведчики уклонились от ответа.

Для нас становилось все более очевидным, что гомеопатические дозы «внутренней критики» перестали действовать на президента. Нужно было некое более радикальное средство. Таким средством нам представлялся коллективный демарш. Причем такой, который бы не задел честь президента. Прийти к Борису Николаевичу даже очень узкой группой помощников и вести психологически сложный разговор было немыслимо. Нам представлялось более подходящим изложить свои соображения и опасения в виде конфиденциального письма и дать возможность президенту наедине с самим собой осмыслить его.

Несколько раз помощники говорили на эту тему с В. В. Илюшиным. Он разделял нашу обеспокоенность. Но к идее письма отнесся отрицательно. Тогда мы сказали, что будем действовать без него.

Неожиданная поддержка пришла со стороны А. В. Коржакова. Он высказал не только готовность подписать письмо, но и способствовать тому, чтобы оно было прочитано Ельциным. По отдельным позициям письма соображения дали Д. Рюриков, Г. Сатаров, Л. Пихоя. Сам текст письма коллектив «выдвинул» писать меня.

Все согласились с тем, что это должно быть именно «политическое письмо» программного свойства с учетом перспективы президентских выборов 1996 года. Психологические и деликатные аспекты должны были быть прописаны «штрихами» и как бы на втором-третьем плане.

Когда письмо было готово, решили, что все-таки неправильно обойти первого помощника, тем более что по сути он разделял наши тревоги. Прочитав письмо, В. Илюшин неожиданно изъявил готовность подписать его. По его словам, получилось весомо и сильно. Он внес некоторую правку «с учетом характера президента». Не меняя сути документа, убрал некоторые слишком крутые, на его взгляд, повороты. Ему же принадлежала идея: предложить подписать письмо М. И. Барсукову, возглавлявшему тогда Главное управление охраны (ГУО). Я присутствовал при их разговоре, и мне показалось, что Михаил Иванович не очень хотел оставлять свой «автограф», но в конце концов подписался. Таким образом, письмо, которое в прессе окрестили «письмом семи», подписали: М. Барсуков, В. Илюшин, А. Коржаков, В. Костиков, Л. Пихоя, Д. Рюриков и В. Шевченко.