Михаил Садовяну - Жизнь Штефана Великого

Вступив в богатые покои, уставленные драгоценностями, афонский схимник земно поклонился и заплакал.

— Кто ты и откуда путь держишь? — спросил святой отец.

— Святейший владыка, я бедный инок. Хотел спознать мирскую веру и возрадоваться. Просил у христиан твоих приюта — и не приняли они меня; пищи алкал я — и они не дали мне есть; жаждал — и не напоили; в доме Господа моего нашел я меняльные лавки, торговлю оружием и женками. Я незлобиво укорил их в жестокости — они избили меня. Когда я усомнился, христиане ли они, — они вздернули меня на крючья. Козлы и волки володеют паствой. А здесь, во граде Отца моего Господа Бога вижу льва рыкающего, алчущего мирской добычи.

Кровь застыла в жилах святого отца: небесное сияние венчало голову монаха. Смиренно поклонившись, папа повернулся и, хлопнув в ладоши, позвал слуг и поручил им позаботиться о госте.

— Узнаю тебя, владыко, — проговорил он сладко. — И я пронзен твоим страданием. Ты прав. Не пристало очам твоим видеть убожество мира.

И повелел служителям отвести схимника в самую отдаленную келью темницы святого Петра. С тех пор никто его уж не видел.

Сочинители всех этих племен поочередно учили нас преклоняться перед их правителями — величайшими князьями и царями мира. Возможно, они просто заблуждались; возможно, старались хлеба насущного ради, а то просто из трусости. Свободных людей очень мало.

Кто знает, быть, может, известная в античном мире фермопильская битва всего лишь слово звучное, а троянская война — одни лишь рифмованные строки да поэтические тропы. Сила эллинов заключалась в проявлениях духа и творениях искусства. А европейских королей и кесарей славили за каждый жест и каждую улыбку, за все их слабое, за выигранные и проигранные битвы, выставляя напоказ, словно на подмостках театра. Между тем, владения Чингис-хана были в двадцать раз обширней империи Карла Великого. Правда, татары пронеслись и исчезли, как пыльный смерч, но Карл тоже не был рыцарем бессмертного духа и ума. Ни он, ни прочие властители — потомки варваров, процарствовавшие в средние века. Поколения учеников заучивали имена их под страхом розги и отмечали их годовщины, словно это были некие небесные светила; а Венеция, ставшая с помощью дипломатии и золота истинной владычицей средневековья, держава, оказавшаяся сильнее Фредерика, и Матвея Корвина, и Казимира польского, всеобщий кредитор, вечный интриган — Венеция удостоилась немногих слов в трудах историков.

Не худо — что немногих; худо, что о других чересчур много сказано. В сравнении со сфинксом, обозревающим на краю ливийской пустыни неведомые дали, властители эти — всего лишь пыль, взметаемая ветром. Сокровищница человечества состоит из невесомых ценностей. Ни ливни не страшны им, ни снега, и бури не в силах их развеять. Семена их зачастую дают неожиданные и странные на первый взгляд ростки. Таким образом, в цветах сегодняшней Молдавии я угадываю сокровенную сущность давней жертвы.

Итак, величие императора, кумира простолюдинов, было в сущности пустым звуком. Немецкие княжества и города не составляли единой силы. Граф-паладин [53] Паладин — сподвижник императора. Позднее — доблестный рыцарь. был в ссоре с архиепископом Майенцы. Король Богемии и герцог Бургундский воевали из-за Люцельбургской земли. С тем же богемским королем враждовали и саксонские герцоги. Швейцарцы оставались упорными противниками австрийских герцогов.

У королей Венгрии и Польши — соседей раздираемой усобицей империи были тоже свои великие и малые заботы. Как только на венгерский престол вступил Матвей Корвин, он первым делом стал готовиться к войне с соседями. У Казимира польского тоже были свои особые дела: продолжалась война с тевтонским орденом на рубежах королевства, другую — еще того опаснее — он вел внутри страны с духовенством за право назначения епископов, третью — со шляхетством, которое на сеймах выступало против его величества.

В 1459 году Пий II вернулся в Рим с Мантуанского собора, удрученный земными и политическими неурядицами. Послав на виселицу некоего возмутителя толпы по имени Тибурцио, он несколько пришёл в себя и милостиво принял посланцев персидского шаха Узуна, царя Трапезунда и армян, пришедших просить помощи могучего властителя земли против Магомета.

Случайно оказались тут же послы Венеции. Такой поднялся стон по поводу падения Византии и кровавого антихристова мира, что святой владыка прослезился и именем Христа обещал помочь.

Послы святого престола поспешно обратились к кесарю, к английскому и французскому королям, добиваясь, как в 1346 и 1444 годах, ратной помощи против врага всего христианства. Но их величества повели окольные речи, что срок-де неподходящий, казна пуста, людей одолевают иные заботы, и что Европе грозит опасность пострашнее в лице так называемых ученых, твердивших, что земля кругла, как шар. Тогда его святейшество лично приступил к делу. В послании султану Магомету он убеждал его оставить западному миру Царьград и Средиземноморье и ограничиться Востоком. Тут же он давал понять султану, что запах крови и весть о страшных злодеяниях дошли до самого Господа.

Магомет-султан был вправе усмехнуться при чтении сего литературного творения, ибо греки-осведомители, к которым он охотно прибегал, поведали ему немало занятного о милосердии христианском. Последователи Христа отлично владели искусством разнообразнейших казней и смертей: дробления костей на колесах, четвертования, сажанья на кол и сжигания на кострах. Его янычары, попавшие в полон, не удостаивались христианского милосердия. Янош Корвин Семиградский, знаменитый полководец, не раз повергавший в прах османский полумесяц, доказал самому султану Магомету в 1456 году под Белградом, что у победителей много выдумки и мало выдержки при казнях побежденных. Валашский воевода Влад, прозванный Цепешем [54] Цепеш — сажатель на кол. , мог бы служить султану наставником по части азиатского искусства пыток и убийств. Около Тырговиште он посадил на кол Гамзу-пашу со всеми его ратниками, дабы вороны заживо выклевали у них глаза. Одноруким, одноногим отрубал он беспричинно равновесия ради — вторую руку или ногу. Священная инквизиция и святая Вера ведали утонченнейшими средствами убийства, ибо человек именно на этом поприще проявлял наибольшее рвение и, словно дикий зверь, всегда предпочитал кроволитие мирным занятиям. И если тому причиной были неестественные наклонности и жестокий дух, то обязанность карать строптивых и дух соперничества призывали к кроволитию. Борьба эпохи за торжество кротких законов непорочного Агнца выглядела по меньшей мере странно.

Не следует, однако, судить о предрассудках и ошибках той поры по заблуждениям наших дней, а о различиях между народами тогдашней Европы по нынешним. Азиатской жестокости Эль-Фаттыха и болезненной тоске Влада-Воеводы можно противопоставить лишь деяния всех европейских королей и принцев в тот жестокий век страдания.