Николай Григорьев - Бронепоезд Гандзя

Я сел и протер глаза. Да ведь он же гудок даст и затянет во всю ивановскую... Вот наверняка даст гудок отправления, по привычке! А петлюровцы - до них рукой подать - сразу смекнут, в чем дело...

- Федорчук, - затормошил я лежавшего рядом матроса. - Федорчук! Да ну проснись же!

Кое-как растолкал я матроса.

Он присел и, пошарив вокруг себя, ничего не спрашивая, стал натягивать сапоги. Натянув, пошлепал губами и тут только совсем проснулся. Широко, с удивлением раскрыл глаза.

- Пойди-ка обмотай гудок тряпками. Да покрепче сделай. Только уж не заводи, прошу тебя, ссоры с машинистом.

Матрос насобирал тряпок, отрезал с телефонной катушки кусок провода и пошел, обходя ящики и спотыкаясь о спящих.

А у самого меня уже и сон отлетел. Вот из-за пустяка, а могла бы боевая операция сорваться.

Я приподнялся на локте и поглядел на ребят. Тусклый свет дежурного фонаря освещал только небольшую часть вагона. Бойцы спали вповалку. Но вот по скрюченным ревматическим пальцам ног я узнал Малюгу. Лежит - пятки вместе, носки врозь и руки по швам, словно из шеренги его вынули да так и положили. "Должно быть, от казармы привычка", - подумал я.

...Вот доля у человека. Работал всю жизнь не разгибая спины, взрослые сыновья ему помогали, да кое в чем племянник. Сколотил тебе хозяйство, исправное, середняцкое. Разумный мужик, а ему и невдомек было, сколько паразитов его силы точат. Царю подать снеси, помещику, польскому пану, за арендованную землю отдай с урожая первые возы, исправнику с женой - чтоб были подарки к именинам, уряднику всякий праздник нужно на водку, да попу клади денежку на тарелочку... Крепка у мужика шея - всех тащил. Но паразит сыт не бывает, он не отступится. И начались с мужика поборы страшные, кровью... В 1914 году капиталисты затеяли разбойничью империалистическую войну. Царь забрал у Малюги сына - погиб сын. Забрал другого - пропал без вести. Но еще держалось хозяйство - малолетки подросли, работали со стариком. А потом налетели на село петлюровские банды. Старик заперся от них, знаться не захотел с проходимцами - те и пустили ему в отместку красного петуха. С одной кочергой в руках пришел Малюга на бронепоезд - да и ту Богуш украл: взял себе вместо костыля.

И вот он спит, Иона Ионыч. Хоть на голом деревянном полу, а с нами ему не жестко. К друзьям пришел, к братьям, союзникам. Довершим войну победой и встанет старик на новую дорогу, крепко встанет. Ох и нужны будут советской мирной деревне исправные, умелые хозяева!

А матрос? Была у него жизнь? С малолетства толкался грузчиком по черноморским портам. Ни отца своего не знал, ни матери. Даже фамилии у человека не было. Только в воинском присутствии, когда уже пошел призываться на царскую службу, писарь сочинил ему фамилию: без фамилии нельзя было вступить ни в армию, ни во флот. "Рублевку, - говорит, - последнюю, какая была, писарь отобрал за документ". А не дай он рублевку - затаскали бы по этапам как беспаспортного...

Вот она какая жизнь была... И кругом так, кругом. Вот и мой батька: свалилась на него в цехе чугунная болванка. Полуживого свезли в больницу, провалялся там месяц, вынули ему два ребра. Кое-как поправился. "Иди к адвокату, - посоветовали ему приятели-рабочие, - подавай на хозяина в суд, проучи эту сволочь!" Пошел он, а адвокат ему и говорит: "Сколько дает тебе господин Лангезиппен отступного?" - "Пятнадцать рублей". - "Бери, старик, деньги да поклонись, чтобы обратно на работу приняли, потому что теперь такая конъюнктура, что вашего брата от ворот на любую масть тысячи можно набрать. Ступай!" - и с тем выпроводил старика. А трешку "за совет", это уж само собой, взять не забыл.

Я лег на свою шинель, поджидая матроса.

Сквозь щели в крыше блиндажа виднелись звезды. Одна сверкнула, другая, третья... И вспомнилось мне, как я мальчишкой иной раз часами не мог оторваться от сверкающего ночного неба. Сядешь во дворе, запрокинешь голову - а петербургский двор-колодец что подзорная труба - и считаешь звезды. Поведешь рукой - и звезды словно в рукав тебе сыплются. А вглядишься опять в небо - и еще прибавится звезд, и еще... Сколько их там в глубине не убрать и в оба рукава...

Матрос вернулся.

- Готово, - пробормотал он, пробираясь на свое место. - И гудок молчит, и машинист молчит.

- Федорчук, - позвал я, не поднимая головы. Мне не хотелось шевелиться.

- Сделано, все в порядке.

- Да я не про то... Скажи, что ты после войны будешь делать?.. Вот прикончим этих собак, куда ты подашься - опять на флот или как?

Матрос молча поглядывал на меня и, раздумывая, начал стягивать сапог.

- Давай, Федорчук, путешествовать. Походим, поездим по нашей Советской Республике, поглядим, как люди заживут по-новому... Вот писатель Максим Горький - он много бродяжничал в старое время. Оттого и прозвался "Горький", что жизнь такая была... А теперь ведь все иначе пойдет, совсем иначе. Даже и представить нельзя, как народ наш заживет!

- Что ж, можно и побродить, - согласился матрос. - Только будет ли время нам балясничать? Гляди-ка, все ведь кругом разворочено, все чинить, поправлять надо... Посмотришь, к примеру, около станции сахарный завод - ему бы работать, а он о трех углах стоит, четвертый завален. Или без крыши, без окон... Думаю я, знаешь ли, так, что Ленин не даст нам отпуска. "Вы, скажет, - что, с гаубицей ездили?" - "С гаубицей". - "Ага, значит, ребята деловые. Нуте-ка, - скажет, - хлопцы, беритесь за топоры, за пилы Республику отстраивать!"

Матрос сложил свой бушлат в изголовье, лег.

- А ты на звезды глядишь?

- На звезды...

- Давай глядеть вместе, - сказал матрос, но тут же уронил голову и захрапел.

Я завернулся в шинель и закрыл глаза.

В вагоне крепко пахло новыми сапогами. Комбриг всем моим бойцам выдал полное красноармейское обмундирование.

Глава девятая

На рассвете мы получили приказ из штаба и сразу же двинулись вперед. Плавно и бесшумно покатились по рельсам выверенные и свежеподмазанные вагоны, только позвякивала своим железным грузом контрольная площадка.

В переднем вагоне нас ехало десять человек - чуть ли не вся команда поезда собралась к орудию. У пулеметов, в заднем вагоне, остались одни дежурные.

Девять бойцов, все в новой форме - поглядеть любо! Троих ребят, самых крепких, я поставил к снарядам, двоих - подавать заряды, гильзы с порохом, а сам с матросом занял место у правила.

Орудие было на нуле делений - горизонтальная установка для удара в упор.

Малюга заметно волновался - он вновь и вновь ощупывал винты, рычаги, штурвалы, проверял орудие со всех сторон. Да и у меня самого каждая струнка была натянута. Ведь шли в открытый бой, могли встретиться и с башенным бронепоездом - это все понимали... Какой-нибудь один неверный шаг, затяжка в выстреле, и дело могло бы для нас кончиться скверно.