Николай Григорьев - Бронепоезд Гандзя

- Стой! Расступись!

Бойцы сжали меня и вытолкнули вперед.

На земле лежал офицер в табачном френче с золотыми погонами в гвардейскую дорожку. Одна нога его в хромовом сапоге была придавлена свалившейся с вагона башней.

Я сразу узнал Богуша. Он бессмысленно глядел на людей, - видно, только что очнулся и не понимал еще, где он.

И вдруг лицо его передернулось гримасой и глаза загорелись дикой ненавистью: он узнал меня и моих бойцов.

- На помощь! Сюда! -закричал он исступленно.

Но только слабое эхо отозвалось из пустых башенных вагонов.

Богуш дергал плечом, порываясь вытащить маузер из своей коробки.

- Сдавайтесь, Богуш, - сказал я, оттесняя ребят, которые своими криками мешали мне говорить.

- Давайте кончать, Богуш. Сдаетесь? Считаю до трех.

- Передушить вас всех...

- Сдаетесь?

- До Киева болтаться будете на телеграфных столбах... До самой Москвы!

- В последний раз. Сдаетесь?

Вдруг Богуш выхватил маузер и вскинул на меня.

Я пустил ему пулю в лоб из нагана.

- Кончилась твоя измена, собака, - сказал кто-то из бойцов. Голос был спокойный и строгий.

Маузер я вручил Малюге.

- Это правильно, - сказал старик со смешком в глазах. - Мне и причитается. За уворованную кочергу.

* * *

Боевой приказ о наступлении был выполнен всеми частями бригады в точности: наши славные войска отбросили петлюровцев, вышли на командующие высоты и укрепились.

А наш бронепоезд? Оказалось, что и мы со своей "Гандзей" неплохо выполнили приказ, хотя и получили его после боя. Нам была поставлена задача: теснить вражеский бронепоезд, отвлекая его своим огнем от наступающей пехоты, - ну а мы его уничтожили.

Заключение

На этом я кончаю повесть о "Гандзе", хотя и трудно поставить точку и отложить перо.

Меня спрашивают: "Где сейчас бойцы "Гандзи", кто из них жив?"

Но лучше бы не спрашивали...

Уж куда я только не обращался: и в Проскуров, и в Киев, и в Москву. Верите ли, за долгие годы ни одной обнадеживающей весточки...

А потом - гитлеровское нашествие на нашу страну. Великая всенародная Отечественная война. И всенародные жертвы, миллионы павших героев, советских людей.

Вернулся я в 1945-м году с фронта - ну какой уж тут разговор о продолжении поисков! Гражданская война, все ее события отодвинулись куда-то в давно прошедшую эпоху. И если еще существуют следы "Гандзи", то распознать их под силу лишь историку, а то и археологу, восстанавливающему эпохи по черепкам.

Так мне думалось. И вдруг...

Вдруг на пороге моей комнаты - черноморский матрос.

- Извините, вы, - называет меня по фамилии.

Тут моряк подал мне письмо:

- От старшего моего брата, из Одессы. Помните Кришталя? У вас на бронепоезде служил артиллеристом.

Только прочтя письмо и разговорившись с гостем, я припомнил Давида Кришталя, нашего артиллериста.

Главный мой хозяин при гаубице, Малюга, случалось, допускал Кришталя даже к прицельной оптике - и тот не ошибался: выкрикивал показания прибора без запинки, полным голосом. Да и снаряд посылал метко.

И все же Малюга не считал Кришталя заправским артиллеристом. Парень был нрава затейного, уморительно отплясывал чечетку.

Бойцы, захлебываясь от смеха, яростно поощряли танцора:

- Наддай! Швидче... Що швидче!

А Малюга, бывало, поглядит-поглядит исподлобья на мелькающие в траве носки сапог и выковыривающие пыль каблуки, громко сплюнет и отойдет прочь.

"Швидкисть в ногах - небогато розума в голови".

Эх, Малюга, Малюга, дремучий был человек!

Послание на множестве листков. Читаю. Ну конечно, бурно высказанная радость, что оба мы еще живы, что можем встретиться... И сразу же Кришталь пустился в воспоминания. На листках запестрело:

"А помните - в Жмеринке... в Гнивани... в Браилове... в Казатине?"

И он выкладывал горы фактов, казалось только что выхваченных из боя, обжигающих пороховым дымом... А ведь события сорокалетней давности!

И все это без дневника. Поразительная у человека память...

Но как же он живет теперь, мой бывший артиллерист, веселый чечеточник? Мне было приятно узнать, что боец "Гандзи" хорошо проявил себя и на мирном фронте. Рабочий-краснодеревщик, он трудился над восстановлением пострадавших от войны домов и дворцов Одессы.

"Это замечательно, - написал я Кришталю, - что у вас такая память. Она может помочь нам в самом трудном - в розыске оставшихся в живых товарищей. Хорошо, если бы вы подсказали план действий..."

Особой строчкой в письме я просил Кришталя сообщить все, что ему известно о матросе Басюке Филиппе Яковлевиче (он у меня в повести выведен как матрос Федорчук).

Ответ пришел незамедлительно.

Распечатываю письмо, с волнением пробегаю страницу за страницей... Вот пошли фамилии... Вот упомянут и особенно близкий мне человек, Басюк... Но вчитываюсь - и перед каждой фамилией начинаю спотыкаться: "НЕТ... НЕ знаю... НЕ слышал... утратил связь... НЕ встречал..."

Мы продолжаем переписываться. Шлем друг другу поздравления на Новый год, на Первое мая, на Октябрьские праздники. Кришталь по-прежнему ошеломляет меня остротой памяти.

Иной раз заново с волнением переживаешь давно забытый случай: со скольких снарядов, к примеру, мы разгрохали вражеский обоз у станции Гнивань, как подавили пулемет на церковной колокольне в селе Кожанка...

Но люди! Такая была дружная, боевая команда... Неужели, кроме нас, никого в живых? Быть этого не может!

И тут сама книга стала скликать своих героев. В 1955 году повесть "Бронепоезд "Гандзя"" была переиздана.

Генерал Григорий Арсентьевич Печенко увидел книжку в руках сына-школьника.

Загипнотизированный названием, прочитал книгу залпом.

И вот уже передо мной на столе письмо:

"Докладывает ваш бывший пулеметчик..."

Далеко шагнул боец "Гандзи" - пришел на бронепоезд молодым крестьянским парнем, а теперь, поди ж ты, генерал-инженер.

Читаю дальше.

Григорий Арсентьевич Печенко проживает в Харькове. Там же обнаружился полковник-инженер Федор Семенович Филиппенко - тоже бывший пулеметчик на "Гандзе". Оба в отставке.

И у Филиппенко за плечами нелегкий путь.

Сын каменщика, он в детстве, в царское время, не знал, что такое поесть досыта.

А в советские годы, посмотрите, сколько учебных заведений окончил:

высшая школа физического образования (ныне Институт имени Лесгафта), летная школа, военная академия, планерная школа.

У Филиппенко плохо действует рука (на бронепоезде хватило осколком по суставам пальцев). Как же попасть в военную школу? Ведь медицинская комиссия, строгий отбор!

И его забраковали. Не посчитались с тем, что человек с фронта, стойкий боец - такими только и пополнять ряды красных офицеров. Даже ходатайство, которое мы написали с бронепоезда, не подействовало на врачей.