Антон Керсновский - Философия войны в одноименном сборнике

и спокойную.

Цензура добиралась даже до молитв, находя в них выражения, непочтительные для

властей ∗ .

О гонениях на людей, решавшихся критиковать существовавшие порядки, и говорить

не стоит: пришлось бы исписать фолианты.

Все, что стояло у трона и на кого он опирался, тщательно закрывало перед Царем

истинные картины жизни, да и само не знало действительной жизни. В своем неведении они

рубили ветку, на которой сидели, подтачивали корни дерева, плодами которого питались...

А когда им указывали на это, когда их предупреждали о грядущей опасности, они

злобно рычали и преследовали всякую критику.

∗

«Радуйся, Укротительница владык жестоких и звероподобных». См. Акафист Покрову Божией Матери.

143

Электронное издание

www.rp-net.ru

Все обстоит благополучно — рапортовали они Царю до 1905 года, и —

«Происшествий не случилось» — после Японской войны.

Самоуверенные властители и их подголоски и рептилии важно и громко заявляли:

«Ничего, все образуется. Успокойтесь, не волнуйтесь: вы не знаете России и ее

народа, который — верит в Бога, любит Царя, чтит и повинуется властям!»

А между тем такие слова были: или грубая ложь, или явное доказательство незнания

своей страны и своего народа!..

***

Церковь была прислужницей властей, а пастыри — чиновниками духовного

ведомства, вполне зависящими от произвола высших духовных и светских властей.

Редкий пастырь владел сердцами и умами пасомых.

В церкви редко раздавался призыв к самоусовершенствованию и христианским

качествам: догма и соблюдение внешних форм были Церковной пищей русского народа. Не

этика, а формы были на первом месте у церкви. А при вечных житейских заботах

необеспеченного духовенства и догма и внешность обращались просто в повинность, в

отбывание номера. Не удивительно, что духовенство не владело паствой, а иногда даже

вооружало ее против себя, давая повод к нареканиям и обвинениям в алчности и других

житейских пороках!

***

Школа была не лучше.

Я не знаю — какой идеал гражданина или человека представляло себе наше

Министерство Просвещения. Думаю, что — никакого. Оно просто не задавалось серьезно

этим вопросом.

Дела шли сами по себе: шар катился по протоптанной дорожке. А дорожка была

протоптана узкая, но гладкая, полированная — тупым молчанием, усердным послушанием и

адским терпением!..

Терпели и полуграмотную школу, не говорившую о правде жизни и не звавшую к

сознательной и правильной работе по усовершенствованию этой жизни.

Прошлое преподносилось в фантастическом виде, рассчитанном на незыблемость

российского «величия» и «всеблагополучия». Выйдя из школы, русский интеллигент должен

думать и верить, что в России все хорошо, что в ней «все обстоит благополучно» и все

невзгоды благополучно заканчиваются. Особенно хороша «победоносная» армия и

исключительный в мире солдат, вышедший из «богоносного» народа!

144

Электронное издание

www.rp-net.ru

О труде, о добросовестности на службе, о недостатках русской жизни и правильных

(не революционных) путях для ее совершенствования никто в школе не говорил. Вообще в

школе не было ни правдивого изображения жизни, ни делового и практического обучения.

Еще хуже стояло дело воспитания, ни стойкости, ни мужества, ни самоотверженности

нигде не прививали молодым людям; а откровенность мысли и твердость характера

вызывали опасные подозрения в вольнодумстве и своеволии.

Таким образом, из средней школы выходили люди с легковесным и непригодным к

жизни багажом. Из низшей — малограмотные люди. А из высшей — теоретики-

энциклопедисты, но весьма невысокой марки.

***

Особенно слаба была подготовка военной школы.

Учебная часть военных школ не была в почете, за исключением некоторых

специальных школ. А воспитание базировалось на формуле: «гром победы раздавайся,

веселися храбрый Росс!»

Ну, храбрый Росс и «веселился»! В чем другом, а в недостатке веселия его упрекнуть

нельзя!.. Но в то же время «храбрый» Росс весьма боялся начальства и ради этой боязни был

способен и на ложь, и на другую пакость. Храбрый Росс, впрочем, не боялся надуть

начальство. Он очень быстро выучился «втирать очки» в глаза этому начальству и усвоил

себе твердое убеждение, что начальство больше всего не любит беспокойства,

неприятностей, скандалов, вообще «неблагополучия», а потому: все дурное надо от него

скрывать и преподносить ему жизнь, как нервной женщине, лишь в розовом свете и аромате

цветов.

Все обстоит благополучно! — кричал храбрый Росс в угоду начальству.

Так точно! Не могу знать! — лепетал он бессмысленно, чтобы окончательно

расположить к себе «требовательное» начальство, и... надувал это начальство вдоль и

поперек, с утра и до утра!

А начальство — все власти до Монарха включительно — верило в преданность и

усердие подчиненных. И чем выше был начальник, тем тщательнее очищался путь его от

терний, а следовательно, и от Правды. Таким образом, Правда менее всего была доступна

тому лицу, которого господа лжецы и льстецы называли своим земным богом, т. е. Царю.

Помню — как трудно было протолкнуть наверх, а тем более к Царю какую-нибудь

мысль о серьезной перемене в Государственном аппарате; например — мысль о

необходимости упразднения привилегий гвардии, тормозящих службу армейского

офицерства и закрывающих дорогу для массы честных и деловых работников.

145

Электронное издание

www.rp-net.ru

Мысль эта казалась дерзновенной: гвардия была опорой трона, школой начальников

(громадное большинство их было из гвардии) не только в войсках, но и в гражданском мире

(сколько губернаторов и всяких сановников прошли только эту школу!); родством с нею

были связаны все русские власти!

Однажды Канкрин, тогда министр финансов, представил в кандидаты на пост

товарища министра финансов некоего X.— гвардейского офицера.

А разве X. знаком с финансовыми делами, служил в министерстве?— спросил

Император Николай I-й.

Нет, — ответил Канкрин, — но он из Конной гвардии.

А! — одобрительно протянул Государь, и принял кандидатуру.

И вот, ту самую Гвардию хотели низвести на степень... Армии!

Все доводы о вреде гвардейских привилегий разбивались о боязнь встревожить

правящий муравейник и погубить свою личную репутацию и карьеру, ибо такой

дерзновенный «докладчик» немедленно был бы взят под подозрение, как вредный либерал,

«левый»... И лучшие намерения разлетались, как прах. Храбрый Росс не раз отступал перед

собственной дерзкой мыслью — творить Правду во имя общего блага!