Антон Керсновский - «Философия войны«» в одноименном сборнике

Честь повелевала ген. Клюеву явиться в Невский полк храброго Первушина и пойти с ним — и перед ним — на германские батареи у Кальтенборна. Он мог погибнуть со славой — либо мог быть взят в плен с оружием в руках — как были взяты Осман-паша и Корнилов. Беда заключалась в том, что он слишком отчетливо представлял себе конец своей карьеры без сабли в крепостном каземате и никак не представлял его тут же — на кальтенборнском поле. Подобно Небогатову он сдался «во избежание напрасного кровопролития», не сознавая, что яд, который он таким образом ввел в организм Армии, гораздо опаснее кровотечения, что это «избежание кровопролития» чревато в будущем кровопролитиями еще большими, что Армии, Флоту и Родине легче перенести гибель в честном бою корпуса либо эскадры, чем их сдачу врагу.

Мы подошли теперь к вопросу о капитуляциях. Лучше всего этот вопрос был разработан французскими уставами после печального опыта 1870 года. За сдачу воинской части в открытом поле — все равно, при каких бы обстоятельствах и на каких бы условиях она ни состоялась, — командир подлежит смертной казни.

Что касается капитуляции крепостей, то у нас есть два примера: безобразная сдача Новогеоргиевска ген. Бобырем и почетная капитуляция ген. Стесселя в Порт-Артуре. Не будем бесчестить этих страниц описанием преступления Бобыря. Рассмотрим лучше сдачу Порт-Артура.

Общественное мнение было чрезвычайно сурово к ген. Стесселю, обвиняя его в преждевременной сдаче крепости со всеми запасами боевого снаряжения. Если бы гарнизон состоял из металлических автоматов, крепость, конечно, могла бы продержаться еще, до истощения всех запасов, но это были люди — и притом люди, бессменно выдерживавшие восемь месяцев блокады и шесть месяцев осады, неслыханной в Истории.

В том, что японцам был сдан материал, виноват не Стессель, а Устав, допускающий такую очевидную несообразность, как «почетная капитуляция». Дело в том, что, при заключении таковой, победитель первым и непременным условием ставит сдачу в полной исправности всей артиллерии и снаряжения и в обмен на воинские почести — на салют саблей — получает сотни орудий и миллионы патронов.

Мы считаем, что единственным выходом из положения может быть не «капитуляция» — т. е. договор, заключаемый парламентерами, — а просто сдача без всяких условий, но, предварительно, со взрывом всех верков и приведением в полную негодность всего вооружения. Так поступил в Перемышле ген. Кусманек — благодаря чему наш Ю.-З. фронт не смог воспользоваться богатым перемышльским арсеналом в критическую весну 1915 года — тогда как немцы долгие недели гвоздили французские позиции на Изере артиллерией Мобежа, а новогеоргиевскими пушками экипировали свой эльзасский фронт… Благородный противник отдаст воинские почести и в этом случае. А от неблагородного почестей вообще принимать — не след. Они лишь оскорбили бы нашу честь. Защитники форта Во и крепостцы Лонгви отказались принять свои шпаги из рук динанских убийц. Наравне с капитуляцией следует вывести из воинского обихода такое издевательство над присягой, как согласие на привилегированное положение в плену за честное слово не бежать. Это придумал сибарит для сибарита, а не офицер для офицера.

В общем, воинская этика «снизу вверх» — подчиненных в отношении начальников — заключается в соблюдении «писаных» правил. Сверху вниз — от начальников к подчиненным — в соблюдении правил «неписаных». Соблюсти требования воинской этики начальнику труднее, чем подчиненному: с него больше спрашивается, ибо ему и больше дается.

Два качества лучше всего выражают сущность воинской этики: благожелательность к подчиненным — таким же офицерам, как начальник, — и сознание величия «чести командовать».

Все рассмотренные нами качества военного человека — как основные, так и вспомогательные — в своей основе имеют два начала — «умовое» и «волевое». Равновесие этих двух начал, изумительно полно выраженное в Петре I, Румянцове и Суворове, дает нам идеальный тип военного человека, идеальный тип вождя.

Обычно перевешивает один из двух этих элементов, дающий начало «по преимуществу умовое» (Беннигсен) либо «по преимуществу волевое» (Блюхер). В первом случае — составители планов, во втором — исполнители.

Бывает гипертрофия одного элемента за счет другого. Чисто умовое начало, при атрофии воли (Куропаткин, Алексеев). Чисто волевое, при атрофии рассудка (Карл XII). Это — явление уже патологического характера, неизбежно влекущее за собой катастрофу. Ум без воли — абсолютный нуль. Воля без ума — отрицательная величина.

В сфере полководчества преобладание волевого элемента над умовым дает лучшие результаты, чем преобладание умового элемента над волевым. Посредственное решение, будучи энергично проведено, даст результаты всегда лучшие, чем решение идеальное, но непретворенное в дело или выполняемое с колебаниями. Медная монета, беспрерывно циркулирующая, полезнее червонца, зарытого в землю. Научная подготовка и интеллект Шварценберга гораздо выше таковых же Блюхера, но огненная душа и неукротимая воля «генерала Вперед» ставят его полководчество (несмотря на Бриенн и Монмираль) гораздо выше дел Шварценберга. Не имеющий высшего военного образования Макензен оказывается куда выше эрудита — академика ген. Клюева.

Волевое начало, исходящее от сердца и потому иррациональное, свойственно деятелям военного искусства. Поэтому оно выше умового начала — начала рационалистического и свойственного деятелям военной науки. Воля встречается реже ума — и ее развить труднее, нежели ум. Воля развивается воспитанием, ум — обучением. Волевое начало свойственно русскому народу, создавшему мировую державу в условиях, при которых всякий другой народ погиб бы. История дает нам таких исполинов воли, как Александр Невский, патриархи Гермоген и Никон, Петр Великий. Оно свойственно и русскому полководчеству.

Салтыков отстоял свою армию от посягательств Дауна и петербургской «конференции». Румянцов довел до конца казалось безнадежную осаду Кольберга, хоть созывавшийся им военный совет трижды высказывался за снятие осады. Суворов явил нечеловеческую силу воли под Измаилом, сверхчеловеческую в Муттенской долине. Кто сможет по достоинству оценить волю Барклая, шедшего против течения и спасшего страну помимо ее стремлений? Кутузов, пожертвовавший Москвой, выявил большую силу духа, чем Наполеон, принявший лейпцигскую битву. А Котляревский под Асландузом? Гурко двинул в лютую зиму российские полки за Балканы.

Уклад, сообщенный нашей Армии Александром I по окончании наполеоновских войн (эпоха, неправильно именуемая «аракчеевщиной»), не способствовал образованию, а главное, выдвижению сильных характеров. Паскевич заморозил Армию, Милютин привил ей растлевающий «нестроевой дух», Ванновский обезличил, Куропаткин деморализовал… Это оскудение воинского духа было лишь одной из граней общенародного нашего духовного оскудения, общего ущерба российской государственности.