Сергей Утченко - Древний Рим

— Ну что же, — усмехнулся Аристофан, — теперь христианские учители не так требовательны, как лет двести назад. Тогда они предписывали своим последователям милосердие, трудолюбие, бедность. А теперь они живут в роскоши благодаря богатым пожертвованиям императора и не считают особенным грехом до смерти запороть раба. Константин специальным указом запретил преследовать господина, у которого раб умер под розгами. Это, пишет он в указе, не убийство, а забота о «воспитании рабов». Говорят, — продолжал Аристофан, понизив голос, — что Константин обратился в христианство потому, что его мучила совесть после убийства заподозренных в заговоре сына, жены и племянника, а священники обещали ему отпущение грехов.

— Вздор, — засмеялся пожилой гость с умным лицом и живыми глазами, — какая там совесть у Константина? Просто христианская церковь сильна и умеет держать в руках народ, маня его райским блаженством после смерти и богатой милостыней при жизни. Вот Константин и решил, что выгоднее будет поладить с ней, чем преследовать её, как его предшественники. И что же? Те называли себя богами и всё — таки не имели такой силы, как Константин. Ведь теперь и император, и его дворец, и его спальня, и его указы — всё считается священным. Священники предают проклятию солдата, отказавшегося служить в войске.

Все эти разговоры ещё больше усилили радость Аристофана. Он навсегда будет свободен от жалкой доли куриала, будет жить во «втором Риме» — Константинополе, увидит двор. Может быть, ему удастся выдвинуться. Он станет начальником какой — нибудь канцелярии, потом правителем — президом одной из 116 провинций, на которые теперь делилась империя, а затем — кто знает — может быть, и викарием диоцеза, который объединял по нескольку провинций. Мало разве было случаев, когда совсем незначительные люди доходили и до высшей должности — префекта одной из четырёх префектур, а префекты начальствовали над викариями и подчинялись только императору. Всю дорогу до Константинополя, он предавался честолюбивым мечтам. Но вот и новая столица.

Решив покинуть Рим и переселиться на берег Босфора — в Древний Византий, — названный теперь его именем, Константин не жалел средств, чтобы «второй Рим» как можно скорее смог соперничать с первым. Отовсюду сгоняли рабочих и привлекали разными льготами архитекторов для сооружения великолепных зданий.

Гордостью новой столицы были: форум, украшенный колонной высотой свыше 30 м, которая служила пьедесталом колоссальной бронзовой статуе Константина — в короне и с земным шаром в левой руке; огромный ипподром, соединённый лестницей с императорским дворцом; общественные бани и роскошные дворцы, которые Константин раздавал членам вновь созданного константинопольского сената, желая привлечь в город Самых богатых и знатных людей. Для украшения общественных зданий и площадей опустошались древние города Греции и Малой Азии. Император приказал свозить оттуда в Константинополь все лучшие произведения искусства. Статуи богов, барельефы, треножники, некогда украшавшие храмы, теперь выставлялись в цирках и портиках. В своей новой столице император не разрешал строить храмы старым богам, а приказал воздвигать христианские церкви.

Долго бродил Аристофан по улицам Константинополя, восхищаясь его красотой. Побывал он и в порту, где стояло множество кораблей. Они привезли из Египта зерно для народа новой столицы, который, как и в Риме, получал от императора даровой хлеб, мясо и масло. Потолкался на многолюдных и шумных рынках, ходил по лавкам и мастерским, где торговали разнообразными местными и привозными товарами съехавшиеся из разных провинций ремесленники и купцы.

Осмотрев город, Аристофан явился к своему будущему начальнику, магистру должностей, который возглавлял четыре императорские канцелярии, Там он узнал, что на следующий день, 1 января, состоится торжественная процессия по случаю Назначения консулов на следующий год.

— Ты ведь знаешь, — сказал магистр, — теперь не народ и не сенат избирает консулов, их назначает император. И хотя они никакой роли в управлении государством не играют, быть консулом считается большой честью. Все высшие сановники будут участвовать в процессии, и, если ты придёшь ко дворцу, ты сможешь их увидеть во всём блеске.

— А увижу ли я святейшего императора? — спросил Аристофан.

Начальник усмехнулся наивности провинциала.

— Что ты, что ты! — воскликнул он. — Ты думаешь, верно, что живёшь двести лет тому назад, при Траяне, который пешком ходил по улицам Рима, чтобы показать свою скромность и простоту. Наш император очень редко показывается простым смертным. Даже многие знатные люди, допущенные во дворец, могут говорить с ним только через занавес. А те, кто благодаря своему высокому чину имеют право его видеть, падают ниц, как бы поражённые его величием. Некоторым дозволяется поцеловать его усыпанную драгоценностями туфлю, другим — край его пурпурной, затканной золотом одежды, но только самым высшим и заслуженным чиновникам — его сверкающую браслетами и кольцами руку. Даже члены высшего государственного совета не смеют сесть в его присутствии, а должны стоять.

Всё это не нравилось Аристофану. В среде куриалов, из которой он вышел, возмущались новыми обычаями императорского двора, введёнными предшественником Константина — Диоклетианом — по образцу двора персидских царей. Страдая от бесчисленных налогов, куриалы негодовали, что на собранные с таким трудом средства император содержит тысячи дворцовых слуг, одевает в драгоценные доспехи свою набранную из иноземцев дворцовую стражу, что сам он, забросив древнюю римскую тогу, одевается с роскошью восточных царей и, следу я их обычаю, носит диадему на своей искусно сделанной высокой причёске.

На другой день уже с раннего утра Аристофан стоял в толпе народа, собравшейся около дворца, чтобы посмотреть процессию, а затем принять участие в многодневном празднестве. Его устраивали консулы на свой счёт и израсходовали 400 фунтов золота на цирковые игры, театральные представления и угощение для народа. После томительного ожидания Аристофан, наконец, увидел, что дворцовые двери распахнулись. Из них вышли консулы, одетые в шитые шелками и золотом пурпурные одежды. За ними следовали, строго по рангам, высшие должностные лица, которых можно было узнать по знакам отличия и гербам, присвоенным их званию.

Сначала шли те, к имени которых прибавлялся титул «светлейших», — главы четырёх префектур империи, четверо главнокомандующих — магистров пехоты и конницы империи и семь высших придворных чинов. Аристофан знал, что двое из главнокомандующих были варвары: один — из племени франков, другой — сармат. Друзья, собиравшиеся в доме его отца, часто осуждали политику Константина, который большую часть солдат набирал за Рейном и за Дунаем и давал высшие командные должности вождям их племён и дружин. Говорили, что рано или поздно эти «варвары», как презрительно называли римляне окружающие племена, объединятся со своими соплеменниками — рабами и колонами — и перебьют всех господ. Но другие замечали, что у императора не было иного выхода: куриалы и ремесленники прикреплены к своим городам и служить в армии не могут; обязанные военной службой сыновья ветеранов всё чаще дезертируют; господа, которые должны сдавать в рекруты часть колонов, дорожа работниками, предпочитают вносить за рекрутов выкуп или подсовывают вербовщикам самых хилых и малосильных людей. Да и сражаются вышедшие из колонов солдаты неохотно, особенно если их посылают подавлять восстания земледельцев. Поэтому правительство предпочитает иноземцев.