Е Громов - Николай Губенко - Режиссер и актер

Такие ритуалы едко высмеиваются в фильме Губенко. Звучит торжественно мощный оркестр. Выступает хор. Юный солист старательно выводит:

Вижу чудное приволье,

Вижу нивы и поля,

Это русское раздолье,

Это родина моя!...

Слышу трели жаворонка,

Слышу трели соловья,

Это русская сторонка,

Это родина моя!

Песня чудесная, и искренно она поется, но... Какое уж там приволье. Никуда не уйти от того, что на "русской сторонке" скверно устроена жизнь. В ней так много горя, бесхозяйственности, жесткости, демагогии.

***

Теперь подробнее о том, какой показана в фильме самая интеллигенция. Отмечу, что хамские высказывания в ее адрес произносит, в основном, персонаж явно отрицательный, высмеиваемый в картине. Это - неугомонный отставник Хрисанфов. В прошлом - не то энкаведешник, не то военный из "особщиков". Отдадим ему справедливость, он не лицемер - не скрывает своей скорби о сталинских временах, когда "молодежь по струнке ходила". А ныне она совсем разболталась, чему, по убеждению бравого отставника, способствует "никудышная наша интеллигенция".

Ему возражает все тот же Миновалов: "Здрасьте! Как это мы способствуем?". Виноваты в этом, дескать, чиновники, бюрократы. Хрисанфов: "С чиновников у меня особый спрос". Далее он свысока судит-рядит о творческой интеллигенции, заявляя, что среди нее нет Маяковских, нет Горьких. В беседу вмешивается Неклёсов. Полушутя, полусерьезно он спрашивает: "А где же их взять?" Его оппонент за словом в карман не лазит: "А где мы брали, там и вы. Кто вам мешает? Мы-то старались. Свое дело делали, передавали вам эти палочки, как их?...". Миновалов, ёрничая, подсказывает: "Коха". Хрисанфов, однако, не так прост: "Нет, нет. Не эстафету я хотел сказать, а как их?... Теперь уж ваше время нового человека воспитывать. Молодежь сейчас смотрит, как вы жирком обрастаете".

Думается, я достаточно полно представил позицию Хрисанфова. В ней есть своя правда, и замечание, что новая советская элита "жирком обрастает" бьет не в бровь, а в глаз. В общем же, эта позиция откровенно охранительная, сталинистская.

Более благожелательно писала о "Запретной зоне" Нея Зоркая, талантливый киновед и критик, она и сегодня активно работает в печати. "... Работа большого мастера. Работа серьезная, попытка рассмотреть катастрофу: чудовищный смерч, пронесшийся над Нечерноземьем, - как экстремальную ситуацию проверки внутренних сил, ресурсов, здоровья общества и русской нации"14. Но Зоркая сочла возможным предъявить фильму весьма серьезные претензии, о которых я не могу умолчать. "Наверное, не стоит разжигать социальную зависть и ненависть... Нужно ли снова выдвигать скомпрометированную самой историей формулы "экспроприации экспроприаторов", заново пускать "красного петуха"..."15.

Беспокойство Зоркой отнюдь не беспочвенно. Имеет ли только оно отношение к фильму? В нашем обществе достаточно сильны уравнительные настроения: если я плохо живу, то пусть и мой сосед живет не лучше. С такими настроениями ни политик, ни художник не может не считаться, но и не стоит под них подлаживаться. Иначе придется напрочь отказаться от экранного изображения нормально-комфортной жизни. К ней следует подвигать людей, а не к тому, чтобы считать рубли в чужом кошельке, - оставим это дело налоговой полиции.

Неприемлема также критическая политика двух стандартов. В фильме В. Пичулы по сценарию М. Хмелик "Маленькая Вера", вышедшем в том же 1988 году, весьма негативно показаны нравы и быт рабочих. Это могло вызывать и, вероятно, иногда вызывало (или укрепляло) социальную неприязнь к ним со стороны более обеспеченных и культурных слоев общества. Но критика встретила фильм громким "ура!". Выходит, рабочих или крестьян развенчивать можно, а интеллигенцию трогать нельзя. Она всегда должна выглядеть у нас благородным сословием.

И вот тут, при всем моем уважении к Н. Зоркой, я должен спросить: из какого птичника взят ею "красный петух"? Неужели Губенко можно понять так, что он ратует за уничтожение своего дачного поселка и его обитателей? Еще раз скажу, не боясь быть надоедливым: фильм совсем о другом. О взаимном отчуждении разных социальных групп и внутри них. О необходимости единения и милосердия. О чувстве долга, наконец. Именно чувстве, основанном на органичной, христианской любви к ближнему, а не только долга как рассудочном головном императиве, побуждающем тебя быть добрым и великодушным.

В "Запретной зоне" дается дифференцированная характеристика дачников. В частности, одни, действительно, свысока относятся к деревенским людям, другие - питают к ним искреннюю симпатию. Но, полагает Губенко, в данном случае подобные различия не очень важны. Беда в том, что даже у культурных, интеллигентных людей первым, то есть наиболее органичным для личности, импульсивным движением души явилось не активное стремление придти на помощь пострадавшим, а отгородиться от них, не тревожить свой покой. И, увы, скорее всего, примерно так же вели бы себя по отношению к соседям и жители села Воздвиженское, если бы им улыбнулась фортуна. Народ не лучше и не хуже собственной интеллигенции.

Все это - общий дефицит милосердия и добра. Групповой и, если угодно, классовый эгоизм в реальном или потенциональном действии, - в быту, в повседневной жизни. Против этого эгоизма, накаленного экстремальной ситуацией, и выступает Н. Губенко, что было актуально и вчера, и сегодня, и, думаю, и завтра. Автор фильма вполне обоснованно утверждает, что очерствение души несовместимо с нравственным статусом интеллигенции, лучшими ее традициями. Что же криминального в такой постановке вопроса?

Не будем играть друг с другом в прятки. Даже признавая (редко признавая), что нашей интеллигенции необходимо очищение и покаяние, мы зачастую болезненно реагируем на критические замечания в ее адрес. Подобная болезненность понятна и объяснима. Интеллигенция слишком долго жестоко истреблялась и грубо подавлялась в советском обществе, память об этом кровоточит в наших сердцах. А сегодня и вовсе унижены и ограблены люди умственного труда, за исключением узкой верхушки, сумевшей утвердить себя в новых социальных условиях. Но до справедливого и уважительного отношения к работникам культуры, науки, искусства еще очень и очень далеко. Но разве оно восторжествовало применительно к рабочему классу, к крестьянству, к армии? Пока до идеала элементарной справедливости в нашем обществе еще идти и идти.

И свет в конце туннеля только-только замерцал.

Но движение вперед невозможно без острой критики и самокритики, они полезны и необходимы всем социальным группам. Никуда не уйти от того, что за предшествующие десятилетия, включая и последнее, многое деформировалось в нравственном генотипе нашей интеллигенции, и многое ей предстоит в себе переделать, восстановить, развить. И освободиться от укоренившегося в душе эгоизма и равнодушия.