Юрий Воробьевский - Пятый ангел вострубил

Ты уже не отмалчивался, ты обвинял, обвинял, обвинял! Ты, оказывается, всю жизнь мучительно приспосабливался к моему невыносимому характеру! Я просто задавила тебя своим авторитарным руководством, я надоела тебе своими попреками! Ты хочешь жить самостоятельно, один, и не так, как я вечно указываю и наставляю, а так, как хочешь ты, по своей собственной воле! Я вечно лезу в твои дела, я требую разборки с масонством, а это твое, только твое личное дело, и ты его будешь решать сам! Тебе надоело все, и ты решил жить один!

Я была потрясена, растеряна, раздавлена… Я плакала.

…Батюшка разговаривал с нами в Тихвинском, прямо у самого алтаря, где перед солеёй, у правого клироса – могила Новикова. Мы рассказали ему о нашей, совершенно неразрешимой ссоре. О масонстве рассказали, о том, и что ты устал обманывать меня, не хочешь больше выносить моего давления и хочешь пожить один.

– Спасти ваш брак может только Бог, – сказал священник, – только под покровом Святой Матери Церкви вы можете снова – обрести лад и покой в своей семье… Хотите, я вас прямо сейчас и обвенчаю?

Ты резко и категорически отказался.

Мы вернулись на дачу. Я плакала… Первый раз ужаснулась тому, что мы с тобой невенчаны. Вспомнился тот батюшка, который был руководителем нашей паломнической группы в Святой Земле…

– Да прямо вот тут мы вас и повенчаем, – весело воскликнул он у каменной чаши, где Спаситель воду в вино обратил. Дело было в Георгиевском храме в Канне Галилейской… Все наши паломники засмеялись, обрадовано приветливо так…

– Что ты, отец! Ведь Светлая Седмица теперь! Какое венчание?! – остановил это всеобщее ликование старенький иеромонах и укоризненно, грустно так, посмотрел на всех нас. Все ужасно смутились, опустили головы. Я расстроилась. Что-то тяжелое почудилось мне в этой ошибке добрейшего священника…

Потом не раз еще к вопросу о венчании возвращалась Олечка. Батюшка из Патриархии тоже напоминал, что брак невенчаный – грех, блуд. Я не знаю, почему мы это все откладывали. Почему-то не получалось. И теперь я, вспоминая все те, несостоявшиеся венчания, плакала. Ты молчал сердито и свирепо. Решительно и злобно молчал.

А потом вдруг заплакал. Повинился в том, что отдал ненадежному человеку все, до копеечки, хилые наши сбережения, и они пропали. Жаль мне, конечно, жаль было денег. Но я даже вздохнула с облегчением. Думала, это то самое, что лежало камнем у тебя на совести и мучило тебя. Я думала, это – единственное, что нас так разделило. Состоялось примирение. Казалось, гроза прошла, снова засветило солнце. Только одно вот… Тебе надо дней на десять в командировку съездить… Надо, очень надо!

Мы вернулись в Москву. Ты собирался в эту свою командировку… Вдруг вышел из ванной… какой ужас! Сбрил усы и бороду! Голое лицо стало таким каким-то бабьим, очень почему-то еврейским, а главное – чужим и неприятным… Ты начал врать так глупо, так неправдоподобно и трусливо! Ты сказал, что случайно задел бритвой с одной стороны… Чушь и нелепость! Мне стало противно и тоскливо от этого детского вранья.

Когда ты уехал, выяснилось, что у нас отключен телефон. Оказывается, за неуплату бешенных каких-то счетов! Разговоры с Америкой и Францией стоят дорого. Я бегала по опустевшему летом ВГИКу и собирала деньги – в долг. Заплатила. Потом обнаружился обрыв провода у нас в квартире. Вызвала ремонтника, он починил и телефон включил.

И сразу же звонок – из налоговой инспекции! Когда я пришла к инспектору и увидела справки о твоих доходах, у меня просто глаза на лоб полезли! Боже мой! Я жадничаю, я берегу каждую копейку… Куда же девались целый год все эти деньги? И снова марафон по друзьям, коллегам, родственникам… Я собрала эту жуткую для меня сумму и заплатила твои долги. Я старалась сама себя уговорить, что эти свои гигантские и странные деньги ты, видимо, потратил на сына, что – прекрасно, и на глупые игрушки – телефончик, камеру, компьютер… Ужасно, конечно, непорядочно и некрасиво… Ну, что ж теперь? Можно и это простить…

Но когда ты даже не сам позвонил, а якобы через «брата» передал, что задерживаешься… Я поняла, что ложь продолжается и становится все грязней и поганей… Я пошла на Пюхтицкое подворье с той самой Ангелиной, с которой подружилась в Святой Земле и которая так прозорливо предупредила об искушениях. После службы мы поехали к нам домой, и я рассказала ей все-все: о масонстве, о том, что началось сейчас в нашей с тобой судьбе… Мне так нужно было и посоветоваться с православным человеком, и просто выговориться. Батюшки «своего», которого я бы не стеснялась, духовника, у меня тогда не было. Ангелина ответила примерно следующее.

– Вы с мужем люди ученые – кандидаты, доценты… Но и приставлены к вам сейчас не мелкие бесенята. Вокруг вас тоже «профессора» или «академики» даже в своем роде вьются. И, разумеется, главная их задача сегодня – развести вас. Ты, со своим решением ликвидировать созданное вами же безобразие, им сейчас очень и очень мешаешь…

Пока Ангелина говорила все это, в комнату через балконную дверь влетела ласточка! Она пролетела в прихожую и уселась на висевшую там сумку… Кто же не знает этой народной приметы: птица влетает в дом – к покойнику! Да, не благословляют отцы верить в приметы! Но все же… Мы страшно перепугались, Я взяла ласточку в руки и вынесла на балкон. Она была больная какая-то, что ли… Мы ее напоили водой, она улетела. А ужас остался.

Ты приехал на следующий день и, стесняясь своего очень уж южного загара, стал что-то врать про семинар какой-то… Опять ненатурально так, трусливо, по-детски… Какая-то жуткая пакость и подлость была в этом твоем вранье. Я не стала даже пытаться разоблачать. Я просто пересказала тебе разговор с Ангелиной и все ее мрачные прогнозы. Ты молчал. Ты не стал меня ни переубеждать, ни успокаивать…

В понедельник 22 сентября я собралась, как всегда, во ВГИК. Ты сказал что-то критическое по поводу моей самодельной юбки. Я поцеловала тебя, перекрестила и ушла. Вечером, когда я примчалась с работы, я даже не сразу заметила письмо, лежащее на столе. Вот оно полностью, буква в букву, за исключением имен.

«Мне очень трудно это писать, тем более очень трудно было сделать этот шаг. Я решил жить один (в оригинале это зачеркнуто, но написанное видно) чувствую, что нам все труднее становится жить вместе. Ты хочешь, чтобы я все больше времени занимался дачей, домом, бросил свое дело.

Но я этого не могу сделать. Наоборот, чтобы что-нибудь сдвинуть с мертвой точки, необходимо прикладывать намного больше усилий. Мне очень часто придется ездить в командировки, причем не за рубеж, а в Воронеж, Архангельск, Петербург и т.д. Мне нужно проводить очень много встреч. И я надеюсь на успех.