Юрий Воробьевский - Пятый ангел вострубил

Но именно Саша этих моих надежд совсем не оправдал: «Я не верю в семейное счастье, – сказал он почему-то сердито. – Каждый человек имеет право на свободу»…

Он еще что-то говорил. Какие-то абсолютно правильные и разумные слова, но я уже не слушала…

Я долго не могла заснуть. Встала, включила свет в твоей комнате, зажгла свечку, привезенную от Благодатного огня, и стала молиться… Пожалуй, молилась очень долго, потому что, когда засыпала, начинало светать. Мне приснился сон. Ужасно неприятный сон про то, что ты уходишь. Я просила тебя не уходить, плакала, уговаривала… Проснулась, вытерла слезы… И вдруг сообразила, осознала, что это не сон, что ты ушел на самом деле. Я стала бесцельно слоняться по квартире, думая, чем мне заняться, ведь сегодня – вторник и у меня нет лекций. Отчаянно болела голова и я решила, что надо просто хорошенько выспаться.

Таблетки «Мелатонина» ты привез мне из Америки, когда летал туда недавно один. Ты очень рекламировал мне это снотворное, объясняя, что оно имитирует сон грудных младенцев и действует только тогда, когда закрываешь глаза, в темноте, а на свету безвредно разлагается. Я пыталась понять английский текст аннотации на пластиковой банке и почему-то вдруг услышала где-то в голове свой разговор с Андре и ту фразу, что так фатально произнесла когда-то:

– Я бы хотела, чтобы ты посвятил его в своей ложе, принял в масонство… Какой-то жуткий, невыносимый, непередаваемый ужас заставил меня глотать горстями все таблетки из баночки… Я совершенно не думала ни о каком самоубийстве. Я вообще не думала! Просто страх, необъяснимый страх колотил меня крупной дрожью и останавливал дыхание. Мне просто надо было немедленно остановить этот страх, мне надо было с ним покончить, уйти от него хоть куда-нибудь!

Горькими бывают только наши таблетки. Западные – почему-то сладкие, ароматизированные, приятные. «Мелатонин» был, помнится, с лимонным вкусом… Но в таком количестве эта лимонность стала омерзительной, сладковато-гадкой. Какая-то липкая тяжесть начала разливаться откуда-то из горла… Становилось трудно дышать.

Я не помню, как я позвонила тебе по сотовому. Я не помню, что я говорила и что ответил ты…

Мне стало так стыдно! Я поняла, что сейчас умру и ради чего??? Не помню, как доползла до ванной. Не помню, что я делала. Успела я напиться воды и стошнить эти отвратительные лимонные, лукаво-сладкие таблетки? Не помню! В дверь отчаянно колотила соседка Неля. Я открыла ей дверь и совершенно честно соврала, что промыла себе желудок. Мне просто было так стыдно, что вот от этого-то, именно, стыда – я моментально очухалась и взяла себя в руки.

И дальше я вспоминаю с трудом, как сквозь туман какой-то. Врачи, которые меня ругают и стыдят. Ты, нарядно одетый, в галстуке парадном. «Скорая помощь», где я лежу, а ты сидишь рядом и осторожно, вкрадчиво объясняешь мне, что я тебя любила неправильно, не так, как надо, а «как вещь»… И почему у меня в голове от всего кошмара застряла только эта фраза? Почти отчетливо я помню, как изо всех сил старалась держаться в «Склифе», как с готовностью предъявляла пустую баночку из-под «Мелатонина». Я твердо знала, что надо мне, во что бы то ни стало, надо выбраться из этого «Склифа», что у меня, действительно поехала крыша и уедет навсегда, если я останусь в отделении суицидов… Я попросила меня забрать? Из того, что говорил тебе врач, я поняла только одно: сегодня я не буду ночевать одна в пустой квартире с Васей. Мне сразу стало спокойно и легко. Я засыпала в метро. Или в такси? Не помню! А дальше я помню только, что до меня вдруг дошло: ты все равно сейчас уйдешь в своем красивом галстуке, и я останусь одна сражаться с лимонной гадостью в своем животе и сознании… Но ведь я одна могу не справиться!!! Как я оказалась на полу?! Просто упала или на коленях пыталась тебя умолять? Не помню… Ты что, перешагнул через меня и смылся?

Я до сих пор не знаю, что это было: настоящая смерть от коварно действующего только в темноте «Мелатонина», или просто кошмарный сон? Олечка говорила, цитируя Иоанна Лествичника: «Не верьте никаким снам и видениям, кроме тех, где вам показывают ад и мучения…» Поэтому я попытаюсь пересказать подробно все, что происходило там, куда я попала…

Невыносимый жар и смрад угарный, тошнотворный, разъедающий глаза и горло. Подземелье жуткое, с низкими сводами, чернота, освещаемая какими-то сполохами открытого пламени. Меня куда-то тянут, тащат все ниже, глубже, и я спотыкаюсь заплетающимися ногами о бесконечные рельсы. Стоны, лязг железа, шипенье и треск огня… На что это все похоже?… Чем-то напоминает горн для обжига на керамических заводах, куда мы ездили на практику, когда я училась в Абрамцевском училище… Нет, нет, там тоже было жарко и темно… но это?!! Такой тьмы и жары не бывает… Такой ужасной вони и тоски тоже… Какие-то руины, развалины и рельсы, рельсы! А по ним открытые платформы катятся и на каждой – горы! Горы! Тел, тел, тел… Или трупов? Низенькие, корявые, лохматые, нет, косматые, какие-то существа визжат и пихаются, и волокут меня мимо этих платформ… Все глубже, все безнадежней… Вдруг, на одной платформе – целая толпа тесно прижатых друг к другу людей стоит! Боже! На шеях – обрывки узловатых, масонским узлом завязанных веревок… Самоубийцы??? Я чувствую невыносимо тяжелый взгляд на себе – поднимаю глаза… О-о-о!!! Пылает, настоящим пламенем, оказывается, горит твоя «Сияющая Дельта»! Это вход в очередной горн? Пещеру? Гроб? Вот, вот он сам – на троне… Я успеваю – не увидеть, нет, смотреть нельзя, я знаю, – скорей успеваю понять, что этот, с рогами, в блестящем чем-то – Великий Геометр…

И снова горы тел, каких-то полуживых и почему-то голых… Полуистлевшие одежды! Я ищу тебя! Мне надо тебя найти и вывести отсюда… Я хочу вырваться от тех, что хватают меня и тянут, тянут… Я отбиваюсь, а они хватают снова! Да еще эти, которые со всех сторон толкают платформы, тянут вагонетки так, что просто некуда бежать, все перекрыто… Как же многолюдно и страшно… Разве среди этих толп и груд из тел я смогу тебя разыскать?… Бездна… Обрыв? Откос? Тела, тела, тела! Я вырываюсь, я узнала, я переворачиваю одно из тел с веревкой на шее… Невыразимая тоска сковывает меня и не дает даже кричать… Я не могу понять до конца – ты это или не ты… Без бороды…

На самой предельной точке ужаса, на самом пике страдания, когда невыносимая, не физическая, а еще большая боль уже почти разрывает или взрывает меня, кто-то невидимый, неузнаваемый, неосязаемый, какой-то непостижимо легкий вдруг подхватывает и выносит меня вверх, вверх, вверх…

Я внезапно, как будто ударившись, ощущаю всей поверхностью своей спины и ног, плечами, затылком – неприятную и плоскую жесткость пола. Я чихаю, успев сообразить, что это Васины усы влезли мне прямо в ноздри. Открываю глаза и встречаюсь с полными ужаса, огромными, черными зрачками кота, который выгнул спину, прижал уши, превратился в щетинистый шар и, беззвучно разинув рот, отпрыгнул от меня на метр…