Андрей Губин - Молоко волчицы

- Вы заказать что? - прервал молчание сапожник.

- Сапоги бы мне надо в аккурат.

- Товар какой - брезент, сыромятина?

- Брезент! Что я, мытарь, злыдарить буду? Хромовые надо, шевро!

- Шевра теперь и на погляденье нет, брезента не достать! - стучит молотком мастер.

- Хозяин я, - помрачнел Глеб. - Вот документ на дом.

Жилец понял. Отложил работу. Набил трубочку зеленой крошкой. Положил парусиновый кисет перед хозяином. Глеб достал длинную пачку французских "Рококо", постучал заскорузлым ногтем по раскрашенной коробке.

- К жизни то есть приступаю. Так что выкуривайтесь с площади.

- Сколько сроку даешь?

- Не гоню, - косится на здоровых девок, - но и время не ждет.

- Семья у тебя?

- Весь тут пока.

- Дом один занимать будешь?

- Хочешь, снимай. Жакту сколько платил?

- Десять рублей.

- Значит, одну марку. Места тут лечебные, пользительные, живи за двадцать марок - двести рублей.

- Дорого, подвал ведь!

- Ради бога, не держу!

А душа рвется - цел ли тайник? Сапожник задумался. Хозяин понимает пусть подумает, поднялся, пошел осматривать владенье. На пороге обогнала его светловолосая, с ведром, к колодезю идет. Чем не жена? Конечно, черная приятнее.

- Скажи отцу: пятнадцать марок! - спустил цену бывалый торговец.

Девушка беспомощно улыбнулась, промолчала.

- Сестры, что ли?

Уходит, не оборачивается, будто не слышит.

- Заплачу, хаты выбелите?

Молчит, только ведро позванивает у ноги.

- Гордые, черти! Мужитва сиволапая!

На подвальной двери ржавый замок. Вышла черноволосая.

- Как звать тебя? Оглохли, что ли? Подвал отомкните!

- Чего спрашиваешь? - показался сапожник.

- Подвал, говорю, отоприте! - Молчание девок бесило, а третье сердце зашевелилось сухими алыми лепестками - эта черная такая домашняя, ручная, а хозяйка Глебу нужна - теперь он не будет кланяться Марии. - Я тебе цену сбавил, а вы косоротитесь! Вот тебе срок: до темноты выбраться отсюда! Понаехала матушка-Расея на казачьи хлеба. Хватит - попили кровушку. Я с вами как с людьми, а девки морды воротят - жаль с дармовым добром расставаться! Вы его строили, этот дом?

- Не кричи на них, хозяин.

- Хватит мне рот затыкать!

- Они не слышат.

- Как?

- Глухонемые.

- Вот оно что! За грехи родителей, стало быть. Так бы и сказали сразу. Чудны дела твои, господи! - отмяк Глеб. - Такую красоту дал, хоть в плуг запрягай, а языка лишил.

Тут же подумал, что шансы его возросли - калека без памяти рада будет выйти за самостоятельного человека, с домом. А ему что - руки-ноги и прочее, видать, в сохранности. Оно и вообще бабам язык ни к чему - все равно путного слова не скажут.

Или зачем, к примеру, язык работнику или азиату какому? Да, вот работника нанимать надо, дела предстоят большие. Ванька Сонич живет у Михея, его и брать.

И Глеб подобрел еще:

- Слышишь, чеботарь, десять марок плати, а там видно будет, может, и за так будешь жить.

- Договорились, хозяин.

- По батюшке как?

- Николай Трофимов Пигунов.

- Трофимыч? Это каких же Пигуновых?

- Мельника, что первую мельницу держал.

- Трофима сынок? Господи! Да я с твоим папашей пуд соли съел! В работниках у него ходил, скотину пас, мирошничал. Вот был человек, царство небесное! Так вы тот самый Колька-матрос, что сбежал из дома?

- Тот самый.

- Вот так сурприз! С батюшкой вашим я жил душа в душу, давай и с тобой друзьяками быть. Девок как звать?

- Черная Маша, белая Роза. Они по губам имена понимают.

- Ишь ты, Маша, Маруся, Маня, Мария Николаевна. Ласковая, должно быть, слова поперек не скажет.

- Не скажет, - усмехнулся Коршуновыми глазами сапожник и подал хозяину ключ от подвала.

- Стало быть, внучки Трофима. Я ведь вашу сестру хроменькую сватал, да заяц дорогу перебежал. Ты девкам скажи, с душой, мол, я к ним, не в обиде, славные девки, чистые кобылицы!

Отец позвал дочерей, сказал пальцами. Девки улыбнулись.

- Чего? - ощерился улыбкой Глеб.

- Смеются, что кобылами обозвал.

- Ежели по правде судить, кони - это божьи ангелы, посланные нам на подмогу. При нэпе, царство небесное, была у меня слепая кобыла, тоже Машкой звали. Слова, как и девки, понимала. Сколько хочешь наклади - не заноровится, вывезет, себя не жалела, а полевой травой питалась. С ней и приобрели этот дом, хлебом торговали. Не дали мне жить с конями и коровами. Потому и прожил без смысла, как татарин. На этом дворе жеребенком бегала Машка. Подойдет, бывало, голову на плечо мне положит и смотрит, смотрит - оторопь берет, насквозь пронизывает. А в революцию ослепили ее картечью. Все перевели - и людей и коней. - Провел ладонью по увлажневшим глазам, достал из кармана бутылку немецкой водки. Употребляешь?

- Не по карману теперь - пятьсот монет четвертинка.

- Обмоем новую жизнь. Приготовь закусить, Маша.

Обошел двор - конский щавель, хрен, конопля. Заглянул в колодезь родник бил, камни держались, положенные прадедом Парфеном Старицким. От амбара синеют одни стены. Как застывает время! В углу, где стоял "кабинет" Глеба, в зарослях купырей и зачем-то попавшего сюда миндального деревца, еще с тех годов висит ведерко дегтя на ржавом тележном шкворне, вбитом в стенку. Деготь стал камнем, ведерко - ржавь; Но все-таки Глеб повесил его сюда. Снимали верх, отдирали ясно струганную обшивку амбара, ломали лари и полки, а дегтем не соблазнились. Вилы-тройчатки валяются - его. Пристально всматривается в бесформенный обрубок деревяшки - угадал, каталка Прасковьи Харитоновны, которой раньше гладили белье. В подвал идти страшно - вдруг там дыра? И придумывал разные дела, дергал бурьян от порога - жители! выбирал камни, какие годные в кучу. Фингал ковылял за хозяином, пытался таскать бурьян, но челюсти уже не держали.

- Чего, Маруся?

Она показала на дом, поднесла воображаемую стопку к сочным вишневым губам. И пахнет от нее хорошо - укропом и каймаком.

Сели за стол. Глеб налил и девкам. Они радостно переглянулись - вот чудак! - и отрицательно замотали головами. Сапожника это обрадовало - чего зря товар переводить! Выпил, "как за себя". Глеб, захмелев, искоса поглядывал на квартиранток. Думал, с дракой придется выгонять, полицию звать, а господь бог послал ему мир. Лица свежие, с печатью отрешенности, неразумности. Захмелел и Пигунов, достал из кармана мятые бумажки денег, послал Машу за самогоном. Пришлось еще посидеть. Потом девки солили огурцы в подвале. Глеб только проверил швы тайника и поехал в каменный карьер за пожитками.

Приехал на другой день. Фингал не встретил его - дохлый лежал за амбаром. Девки объяснили Глебу, что пес ночью выл и царапался в дверь, искал хозяина. Глебу стало стыдно, что он толком и не приласкал собаку. Взял заступ и закопал падаль в задах. Закопал и подумал: фунта два мыла бы вышло. А о мыле думал с утра. И обмылка нет в продаже, нечем помыться. Как и хлеб, мыло давали по карточкам, а теперь и карточек нет.