Андрей Губин - Молоко волчицы

Художница ревниво посматривала на синюю нежность пушистых глаз Марии, о размере которых станичные бабы говорили: ровно яйца перепелиные.

Зато у барыни лицо белое. Выпив, полковник кричал юнкеру:

- Получишь офицера - отдам девку! Пойдешь, Наташка?

- Пойду! - дурачилась Наталья Павловна.

"Спаси бог!" - думал Федор, хотя все понимали, что такой мезальянс невозможен, ведь Наталья Павловна генеральская внучка и крестный отец у нее войсковой атаман в чине генерал-лейтенанта.

Началась пальба и во дворе Есауловых. Глеб с матерью наварили араки давно, а теперь спешно зарубили Кормленых петухов, позвали в гости родню по Мирным и Есауловым.

Братья одобрили Глеба - базы в порядке, скотины прибавилось, крыша на хате новая, а что помидорами занимается и ходит на посиделки в старообрядский юрт, так это поучить надо старинным способом, посечь немного. А пока одарили брата седлом и шашкой - подлетит время и ему идти на службу, когда запоют на проводах:

Отлетает сизый голубочек

От сизой голубки своей...

ГРАНИЛЬЩИК АЛМАЗОВ

Михею и Спиридону правление выделило участки. Братья наломали синего камня, готовились строить себе хаты с весны, обзаводиться семьями. Но еще в каменоломнях Михей загрустил. Случилась странная блажь с урядником его императорского величества полка - заскучал он в станице, а ведь, как и все, рвался домой со службы. В последние дни на границе он близко сошелся с Денисом Коршаком, а теперь и Дениса нет - уехал в Петербург учиться. Спиридон определился на жалованье - в полковой школе готовил молодых казаков на службу. А Михей, черноглазый, широкоплечий рубака, болен томлением духа. Скучно рубить ему шашкой капусту на зиму, не радует конь, и разговоры матери о женитьбе высмеивает. Хоть возвращайся на службу и просись на передний край, где удаль его и молодечество нашли бы применение.

Толстовством он переболел. Но осталась тяга к чему-то новому, неведомому. Уже зная о беспредельности мира, он не хотел ограничить себя двором, станицей. Хмельного он не чурался, но пил в меру, под стенками не валялся.

На некоторое время Михей сдружился с Игнатом Гетманцевым, стал завзятым охотником. Выстрелы, слежка, гон зверя, опасные встречи волновали кровь, и он не понимал Глеба, терпеливо пахтающего масло в деревянном бочонке конической формы.

"Дух кавалерский! Казаки все наголо атаманы!"

Все чаще доходили слухи о беспорядках на фабриках и заводах. Беспорядки Михею приходилось видеть, была и его плеть в деле, когда возвращались со службы. Уже тогда что-то надломилось в нем. Страшно было глядеть в глаза бунтовщиков - тусклые, тоскливые, как у загнанного зверя. Лепился Михей с разговорами к братьям - они не понимали его, да он и сам не мог понять себя.

Неожиданно из Петербурга вернулся Денис Коршак - учиться его не приняли и выслали на родину под негласный надзор за участие в марксистском кружке.

Казачество трудно далось Коршакам. Долго не записывали их в почетное рыцарство окраин. Прадед Дениса, линейный солдат, хлопотал о присуждении ему казачьего звания и надела, но покорителю Кавказа отказывали. Дед Дениса самовольно вырядился в казачью черкеску. Станичники напоили его в чихирне, надели на шею сломанный хомут и кнутами гнали по площади - знай свой шесток! И как гром среди ясного неба - звание дали отцу Дениса с большим награждением: оказалось, Коршаки воевали царю Гребень и, как значилось в одном донесении, спасли престолу Кизляр. Отец Дениса стал гласным, ходил в станичных казначеях, занимался скотиной, овцам счету не знал. Дениса учили в курсовой гимназии и прочили в гвардейские полковники. Но пятнадцатилетний гимназист подружился с молодым учителем истории Наумом Поповичем.

Наум происходил из семьи раввинов, чей род шел от нюрнбергских мастеров-гранильщиков, современников Мартина Лютера, Альбрехта Дюрера, Ганса Сакса, "знаменитых" и "темных" людей. Его предки прошли долгий стяжательский путь. Занимались ростовщичеством. Поселившись в Германии, гранили чужие алмазы. Но и это не давало прочной жизни, ибо над ними тяготела вина Голгофы. Они меняли города и страны в поисках счастья. Цепко держались единения и священной торы*. Смешивались, не ассимилируясь. Постепенно их богатством стали языки, культура, идеи - они стали проповедниками, вступили на духовную стезю. Силой слова, писанного праотцами в Талмуде, они нажили большее состояние, нежели их предки банкиры и пастухи. В это время они уже поселились в России.

_______________

* Т о р а - священная книга иудеев, часть ее - Пятикнижие

Моисея, или Ветхий Завет, - в Библии.

В девятнадцать лет Наум, русский по языку и привязанности к родине, посмеялся над этим состоянием и над жалкой борьбой евреев за свою независимость. Из книг Маркса он знал, что чисто еврейской борьбы за свободу не может быть, что эмансипация еврея или немца есть в то же время эмансипация всего человечества.

Евреев грабили карфагенские жрецы, жгли испанские инквизиторы, распинали немецкие рыцари, колесовали французские короли, громили черные сотни архангела Гавриила...

Наум порвал с родными, талмудистами и раввинами: Партия послала его на самый страшный бастион царизма - в кавказские казачьи станицы работать с самыми крепкими алмазами - человеческими. У Дениса Коршака была склонность к стихотворству. Учитель привил ему любовь к Пушкину, Некрасову, давал заветные томики Гейне. Жил Наум на курсу, снимал часть дачи генеральши Потаповой. Он приводил в порядок ее фамильные драгоценности и всем нравился манерами и обхождением. На дачу захаживали господа, с интересом беседовали с учителем, шутили, что он неплохо шлифует их мозги. На курсу уже было общество, ставились проблемы мужика и демократии, спорили о немецком кайзере, пока дамы в тени фикусов Нарзанной галереи шушукались о последних модах, а лакеи зажигали свечи в шандалах и готовили буфет. Делались выставки, благотворительные лотереи. Пописывали модные, символистские стишки. От курса отпочковался чистенький, сугубо курортный городок, родивший новые среди казаков профессии официантов, массажистов, фаэтонщиков.

При встрече Михей и Денис зашли в чихирню Зиновея Глотова, спросили у наглой глазами шинкарки Мавры Глотовой сулею вина и присели в дальнем уголке, где еще шевелились в тепле летние мухи. Для шинкарки мир - это пьющие и пристающие к ней мужчины, а эти, как два дурачка, тянут целый час одну бутылку.

Михей жадно слушал о рабочих волнениях в столице. Поделился с Денисом думкой ехать на восток - приглашали его и рыбачить на Каспий, и на соляные промыслы - тесен ему мир в станице.

- Каша у тебя в голове, Миша, - сказал Денис. - Давай-ка лучше выпьем, а то Маврочка, вижу, недовольствует.