Андрей Губин - Молоко волчицы

Шел тысяча девятьсот восемнадцатый год.

ВРЕМЯ УМИРАТЬ

Пришла осень, выжелтила плющ, расщепила мясистую, с мягкими шипами кожуру каштанов, и каштановый дождь сыпался на аллеи парка смуглыми слитками.

Смирное солнце глянуло сквозь поредевшую листву винограда. Гроздья его набухли, как сосцы кормящей матери, а плети сухие и тонкие, как руки матери, вырастившей много детей.

Пусто и тихо. Вороненый скворец клюет ягоды, готовясь лететь в теплые страны. Багряные жилистые листья скрыли песок и ракушку, насыпанные когда-то в полукружья колонн.

На чугунной скамье сидит военный комендант Антон Синенкин. Командование представило его к награде за блестящую операцию по разгрому белых. За последний год комендант устал. Просился на фронт "отдохнуть от тыла". Не пускали. Прошедшей ночью делали обыск у крестного отца Антона, доктора Азарова, нашли "белогвардейскую" литературу. Быков выписал ордер на арест доктора. А утром Антон получил предписание ЧК реквизировать буржуазный особняк "Волчица" под госпиталь - с дальних фронтов прибывают раненые. Коменданта укололо, что приказы теперь исходят не от него, а идут к нему, - по мере того как война затихала, отодвигалась, функции коменданта менялись.

Когда-то покойный хозяин особняка Павел Андреевич Невзоров хлопотал за Антона в юнкерском училище, а в его дочь Наталью Павловну юный Антон был влюблен гимназической любовью. Когда-то. А теперь...

Мысли путались.

Наталья Павловна Невзорова приняла революцию с воодушевлением. В полыхающих заревах виделись ей когорты Рима, полки Мемфиса, колесницы великих истребительных орд Аттилы. Она - вместе с варварами, гуннами, монголами, рушившими обветшалый мир. На дикой лошади, в тиаре и солнечном плаще царицы. Пока донашивала старые наряды, проела голландское белье, столовое серебро и, стыдясь, продавала мебель. Парижские краски стоили дорого, приходилось экономить на еде. Вначале это было романтично - бедная художница в мансарде с прохудившейся крышей. Книги, картины, звуки рояля давно не имели цены. И пусть прохожий, идущий по улице, не знает, что за покосившейся оградой, за пыльной сиренью, в безмолвном доме грохочут ледники красного цвета, ждет жениха "Невеста норд-оста", гибнет шхуна в открытом море, скачут голубые кони и спешат волхвы с лицами рабочих к новой звезде Вифлеема. Все чаще посещали ее видения новых создании, монументальных полотен революции. Гибель отца, случайные связи, подступившая нищета сломали ее душу, как цветок, что волочится вместе с сеном за арбой. Приехавшая из Москвы тетка укоряла ее в богеме, растрепанном образе жизни.

Она отвечала:

- Если бы я была чиста, невинна, идеальна, как цветок, то мне пришлось бы и довольствоваться судьбой цветка - быть кем-то сорванным, поставленным в вазон, а потом - выброшенной в мусорный ящик.

Однажды возле знаменитой лечебницы античного стиля она встретила грядущего гунна - военного коменданта с перевязанной рукой, воспаленными глазами и пепельно-медной бородкой. Вспомнила, как забавлялась записочками к нему, передаваемыми через Марию, как танцевала с ним, юнкером.

Комендант осматривал лечебницу, величественное сооружение. Из желтого природного камня, под тяжелой кровлей красной черепицы, с колоннами и портиками, с круглыми романскими башнями, воплощающими королевские идеи мощи и несокрушимости. Украшенная статуями бога медицины, собирающего в чашу яд змеи, и его дочери Гигиены, фигурными водометами, львами, химерами, трагическими масками рыдающих гениев.

Художница и комендант поздоровались, разговорились. Комендант, оказывается, нумеровал для архитектурного надзора памятники искусства, по декрету.

- Хотите, я помогу вам, составлю каталог с указанием стиля, материала, назначения здания?

- Премного обяжете, - ответил Антон, - архивы сгорели, и я в отчаянии.

Они присели на горячую от солнца каменную скамью, и Невзорова рассказала станичнику о лечебнице.

Тяжесть здания колоссальная - в земле скрыто столько же, сколько возвышается над землей. Она сама видела траншеи фундамента, куда при закладке бросали бутылки шампанского, - бутылки рвались, как мины, и в канаве вскипел поток драгоценной пены. По замыслу архитектора, лечебница должна быть словно высеченной из скал, воплотив дух античности. Автор известный академик. Стоимость строения сорок миллионов золотых рублей. Лечебница имела два этажа - цокольный и надземный, а в одном месте и подземный.

Кариатиды могучими спинами поддерживают своды главного зала. Купол искусно сделанный фонарь: солнце, дробясь о цветные стекла, рассеивает поэтический замковый свет - так и кажется, выйдут сейчас в чинном менуэте принцессы и их галантные кавалеры.

В роскошных глазурованных кабинах лечились сильные мира сего. Минеральные воды, грязи, массаж. Буфет, библиотека, биллиардная. Статуи, картины, цветы, зеркала.

В цокольном этаже одушевлялась римская идея рабства. Низкие арки, под которыми можно пробраться лишь ползком, мрачные грязевые цехи. Черные котлы, трубы, холод, бетон и сырость - удел рабов.

Верхний этаж соединялся с нижним посредством сложных, запутанных переходов, и, таким образом, бархат, шелк, кружевные пеньюары и надушенные бороды прочно отделялись от арестантских халатов рабов и резиновых штанов рабынь. Рабская аристократия двулика - вот статуя: угодливость наверху, жестокость внизу.

Исполинские утесы лечебницы должны были стоять незыблемо, не тронутые временем, как общественный строй государства господ и рабов.

Комендант молчал, и художница спросила:

- Каким образом будут взрывать такую махину?

- Для чего? - не понял комендант.

- Я слышала, что все старые аристократические здания будут снесены как ненавистные народу и даже сроют старые железные дороги!

- Чепуха! - рассмеялся комендант. - Теперь здесь станет лечиться простой народ, рабочие и крестьяне. Идемте, я намерен нынче описать еще "Орлиное гнездо".

Невзорова встала и тотчас села опять:

- Голова закружилась.

- Вы больны?

- Нет, сижу на пище святого Антония - корки, вода и мечты. Отдала последние деньги казаку Есаулову за мешковину для холстов.

- Я поставлю вас на паек, но будете писать плакаты.

- Хорошо, - согласилась она.

Покраснев, он достал из кармана шинели завернутый в газету кусок материнского пирога с сыром - и от художницы осталась жалкая, голодная женщина. Он заметил блеснувшие в ее глазах слезинки.

- Как вкусно! Пойдемте ко мне - у меня есть осьмушка настоящего чая, правда, вместо сахара сушеный кизил.

- Благодарю, только от стола.

- Правда, мне неудобно, я съела ваш обед.

- Хорошо, идемте пить чай, сахар у меня есть, извините, что сразу не предложил его вам.