Леонид Шкаренков - Агония белой эмиграции

5 апреля 1926 г., когда съезд только еще собирался, «Возрождение» опубликовало передовую статью, взывая к сознанию его участников: «Нужно помнить, что большевики ждут от съезда двух вещей: демонстрации розни и обнажения сословных и классовых интересов. Большевики только и мечтают о том, чтобы можно было использовать постановления съезда как реставрационные вожделения».

Однако эти доводы ни на кого не подействовали. На съезде возникали все новые и новые разногласия. По мнению И. А. Ильина, известного монархического идеолога, всему мешал дух партийности, который царил среди зарубежной эмиграции. Ильин откровенно мечтал о грядущем царе всея Руси, который будет якобы вне партий, классов и сословий. Монархические тенденции, проявившиеся так откровенно, вызвали протесты со стороны некоторой наиболее умеренной части участников съезда.

Представители так называемых торгово-промышленных кругов, которые были в числе инициаторов зарубежного съезда, все время колебались. Засилье на съезде «дикого помещика», как выразился один автор, испугало эту группировку. Дело дошло до скандала, когда бывший фабрикант С. Н. Третьяков — один из руководителей Торгпрома и товарищ председателя оргкомитета по подготовке съезда — покинул его. Здесь как раз и сказались те сословные и классовые интересы, против обнажения которых предупреждало «Возрождение». Оказалось, что часть делегатов съезда не хотела подчиняться великому князю и была против создания руководящего органа при «верховном вожде».

Масла в огонь подлил М. М. Федоров — правый кадет, член Национального комитета и оргкомитета съезда. Он заявил, что провозглашать великого князя вождем преждевременно и что это может оказаться скорее вредным, чем полезным. Председатель прервал его, когда Федоров пытался говорить о «будущем органе и его подчинении великому князю». Пользуясь своей властью, председатель потребовал, чтобы Федоров не касался данного вопроса. Но к нему возвращались и другие ораторы. Один из них, Н. Н. Львов, сказал, что руководящий орган при данных условиях будет только символом разъединения 18 . /117/

Классовые и сословные интересы особенно ярко проявились при обсуждении доклада о земле, с которым выступил В. И. Гурко — бывший царский сановник, член оргкомитета съезда. Когда-то он был одним из организаторов проведения столыпинской земельной реформы. И не случайно во время его доклада делегаты съезда почтили вставанием память Столыпина. Рассмотрение земельного вопроса представителями бывшего поместного класса, людьми, которых революция лишила всех земельных угодий, их попытка выработать какую-то аграрную программу с учетом тех изменений, которые претерпело землеустройство в Советской России после революции, должны были создать видимость гибкого подхода ее авторов к проблеме, выгодно представить их в глазах иностранных наблюдателей, а внутри России, может быть, даже завоевать поддержку среди кулацкой прослойки деревни, активность которой выросла в условиях нэпа.

Гурко заявил, что в 1926 г. уже невозможно вернуть земли бывшим собственникам. Шесть лет назад, по его мнению, это еще можно было сделать. А теперь все выкристаллизовалось. Нет другого выхода, сказал, как бы оправдываясь, докладчик, как закрепить землю за теми, кто ею владеет. После доклада разгорелась дискуссия. Некоторым ораторам казалось, что их уже ждут в России. Трепов, например, заранее «успокаивал» крестьян, что ничего отнимать у них не будут. Но тут же объявил, что «крепкие» крестьяне ни за что своей земли не уступят, той земли, которую «у них захватила деревенская беднота, жадная до чужого». И вообще и он, и Марков, и Скаржинский стоят за то, чтобы отложить решение вопроса до возвращения в Россию. Трепов, впрочем, полагал, что в России не один земельный вопрос, а 15 миллионов земельных вопросов, т. е. столько же, сколько хозяйств. Но вот на трибуну поднимается престарелый князь Д. Д. Оболенский. Он вспомнил «своих крестьян», которые, по его словам, «хотят помещиков». «Мы вернем земли по принадлежности, — заявил он, — и тогда за нами пойдут» 19 .

В резолюции было записано обещание не отнимать у крестьян землю, которой они пользуются. Однако выступления на съезде черносотенно-монархических деятелей сильнее всяких резолюций раскрывали их подлинную заинтересованность в имущественной реставрации. Злобный антисоветизм, клевета, попытки извратить тенденции развития Советского Союза, представить их перед западными державами в выгодном для зарубежной контрреволюции свете — все это переполняло доклады и выступления, посвященные внутреннему положению СССР.

Нужно заметить, что «описания» эмигрантов были в то время одним из главных источников представлений о Советской республике для многих буржуазных деятелей; предсказывать гибель Советской власти стало любимым занятием. «Начиная с /118/ 1918 г., — писал в своей книге о Советской России немецкий автор К. Барц, — через определенные промежутки времени провозглашается конец большевистского эксперимента в России… Публикуются «сообщения» достойных всякого сочувствия эмигрантов, основанные, разумеется, на «достоверных» источниках» 20 . Материалы зарубежного съезда должны были дать новую пищу для таких «предсказаний».

Считая социалистическую революцию явлением случайным, результатом заговора, в котором главную роль играли внешние силы, докладчики С. С. Ольденбург, Ю. Ф. Семенов, А. М. Масленников и другие идеологи кадетско-монархического толка изображали большевиков не иначе как чужеродной и враждебной России «политической сектой». Они ратовали за объединение усилий России «зарубежной» и «внутренней». Призывая к борьбе с Советской властью, они делали упор на нарастание внутренних антисоветских сил, прежде всего «нового зажиточного класса» — кулачества — в деревне. Потеряв всякое чувство реальности, на съезде рассуждали о праве «зарубежной России», т. е. белой эмиграции, говорить с внешним миром от имени «России вообще».

Создать впечатление понимания перспектив социально-экономического развития должны были, видимо, тезисы «Основные черты будущего хозяйственного устройства России», опубликованные в ходе зарубежного съезда 21 . Их авторы исходили из того, что хозяйственный строй страны, освобожденной от Советской власти, будет основан на признании права частной собственности, которое повлечет за собой «денационализацию и демуниципализацию всех видов собственности». Не только в свете исторического опыта, но уже в то время реально мыслящим политикам была ясна беспочвенность этих планов. Все те, кто не хотел закрывать глаза перед фактами, понимали, что действительные тенденции хозяйственного развития Советской России определяются не оказавшимися за рубежом эмигрантскими деятелями, а первым в мире государством диктатуры пролетариата, партией большевиков — ведущей и руководящей силой этого государства.