Николай Старилов - Реальный социализм

Общее владение всех членов олигархии совместно производительными силами, а не отдельно каждым членом олигархии отдельными частями производительных сил, дает возможность назвать этот строй и олигархическим капитализмом, но на мой взгляд определение государственный капитализм лучше передает суть дела потому что по-существу олигархии средства производства и прочее не принадлежат в старом смысле этого слова — все принадлежит государству, то есть никому, но олигархия и каждый ее член, когда и пока он находится у власти распоряжаются ими (здесь разгадка того, почему каждый член класса государственных капиталистов от низших до высших с таким удивляющим всех нас упорством маньяка до самой смерти судорожно цепляется за власть) и распределяют прибавочный продукт — весь прибавочный продукт.

Таким образом, государственный капитализм в чистом виде, без примеси частного — „реальный социализм“ — это государственная акционерная компания, это чистый капитализм, высшая точка капитализма. Фраза: „Коренящееся в самом существе частного капиталистического производства отсутствие планомерности“ нуждается в значительном улучшении. Мне известно капиталистическое производство как общественная форма, как экономическая фаза, и частное капиталистическое производство (подч. мной — Н.С.) как явление, встречающееся в том или ином виде в рамках этой фазы. Но что же представляет собой частное капиталистическое производство? — Производство, которое ведется отдельным предпринимателем; а ведь оно уже все больше и больше становится исключением. Капиталистическое производство, ведущееся акционерными обществами, это уже больше не частное производство, а в интересах многих объединившихся лиц. Если мы от акционерных обществ переходим к трестам, которые подчиняют себе и монополизируют целые отрасли промышленности, то тут прекращается не только частное производство. но и отсутствие планомерности?» «На известной ступени развития становится недостаточной и эта форма; все крупные производители одной и той же отрасли промышленности данной страны объединяются в один „трест“, в союз, с целью регулирования производства. Они определяют общую сумму того, что должно быть произведено, распределяют ее между собой и навязывают наперед установленную продажную цену. А так как эти тресты при первой заминке в делах большей частью распадаются, то они тем самым вызывают еще более концентрированное обобществление: целая отрасль промышленности превращается в одно сплошное колоссальное акционерное общество, конкуренция внутри страны уступает место монополии этого общества внутри данной страны. Так это и случилось в 1890 году с английскими производством щелочей, которое после слияния всех 43 крупных фабрик перешло в руки единственного, руководимого единым центром, общества, с капиталом в 120 миллионов марок.

В трестах свободная конкуренция превращается в монополию, а бесплановое производства капиталистического общества капитулирует перед плановым производством грядущего социалистического общества. Правда, сначала только на пользу и к выгоде капиталистов. Но в этой своей форме эксплуатация становится настолько осязательной, что должна рухнуть. Ни один народ не соглашался бы долго мириться с производством, руководимым трестами с их неприкрытой эксплуатацией всего общества небольшой шайкой лиц, живущих стрижкой купонов.

Так или иначе, с трестами или без трестов, в конце концов государство как официальный представитель капиталистического общества, вынуждено взять на себя руководство производством».

Государственный капитализм играет все большую роль в частно-капиталистическом обществе, особенно в развивающихся странах что более, чем естественно. Перераспределение государством прибавочного продукта в развитой стране сглаживает кризисные явления, присущие капитализму, облегчает текущее положение народа, в отсталых — дает возможность сконцентрировать средства.

Где и кто видел буржуазное государство, где буржуазия не влияла бы на него непосредственно своей экономической властью? У пролетариата такой возможности нет(да и вообще в принципе пролетариат не может владеть только политической или только экономической властью), он не может оказывать прямого влияния в буржуазном обществе, только косвенное — всегда и везде в большей или меньшей степени любая политическая власть должна, вынуждена считаться с народом (я не говорю о непосредственном выступлении пролетариата, так как это уже вне обычных рамок политической жизни). Но самое главное в другом: отличие буржуазного государства в том, что оно осуществляет свою миссию в конечном счете в интересах буржуазии, в ее классовых интересах исключительно и только. Государство пролетариата (если можно здесь вообще говорить о «государстве») может существовать, власть пролетариата в переходный период от капитализма к социализму будет осуществляться в интересах всего народа и для того чтобы вырвать политическую власть (социалистическая революция) и экономическую(во время и после социалистической революции) из рук буржуазии и передать ее всему народу. «Разнообразие истолкований, которые вызвала Коммуна, и разнообразие интересов, нашедших в ней свое выражение, доказывают, что она была в высшей степени гибкой политической формой, между тем как все прежние формы правительства были, по существу своему, угнетательскими. Ее настоящей тайной было вот что: она была, по сути дела, правительством рабочего класса, результатом борьбы производительного класса против класса присваивающего; она была открытой, наконец, политической формой, при которой могло совершиться экономической освобождение труда.

Без этого последнего условия коммунистическое устройство было бы невозможностью и обманом. Политическое господство производителей не может существовать одновременно с увековечением их социального рабства. Коммуна должна была поэтому служить орудием ниспровержения тех экономических устоев, на которых зиждется самое существование классов, а следовательно и классовое господство. С освобождением труда все станут рабочими и производительный труд перестанет быть принадлежностью известного класса». «Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собой. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1. что существование классов связано лишь с определенными историческими формами развития производства, 2. что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3. что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов. Невежественные олухи, вроде Гейнцена, отрицающие не только борьбу но и само существование классов, доказывают этим только то, что они, несмотря на свой кровожадный и якобы человеколюбивый вой, считают общественные условия на которых покоится господство буржуазии, последним продуктом, крайним пределом истории, доказывают, что они — лишь слуги буржуазии. А это прислужничество тем отвратительнее, чем менее понимают эти болваны также и величие и преходящую необходимость самого буржуазного строя».