Роджер Кроули - Константинополь. Последняя осада. 1453

Константин применил весь накопленный за прожитые годы боевой опыт, чтобы расположить должным образом войска, но вряд ли он имел представление о том, как соперничающие между собой контингента будут взаимодействовать в дальнейшем. Защиту многих ключевых позиций вверили иностранцам, поскольку император не знал, как повлияет его позиция в деле союза церквей на его отношения с православным населением Города. Ключи от четырех главных ворот он доверил предводителям венецианцев и гарантировал, что греческие командиры на стенах будут по своим религиозным взглядам сторонниками унии. Луку Нотараса, вероятно, являвшегося ее противником, благоразумно отстранили от участия в совместной с католиками обороне стен.

В то время как Константин старался разместить свои ограниченные силы на четырехмильном участке стены, прикрывавшей Город с суши, существовал еще один вопрос принципиальной важности, ожидавший решения. Для обороны тройной стены требовались более многочисленные войска, которых было бы достаточно для защиты двух внутренних высоких стен и внешней, более низкой. Константину не хватало сил для эффективной защиты обоих поясов укреплений, и он оказался перед выбором: какой из них защищать? Стены подверглись бомбардировке в ходе осады 1422 года, и если внешняя была как следует отремонтирована, то внутренняя — нет. Во время предшествующей осады защитники оказались перед той же самой дилеммой и остановили свой выбор на внешней стене, что оправдало себя. Константин и его советник по вопросам осады Джустиниани выбрали сходную стратегию. В отношении некоторых участков это было спорное решение. «Я всегда был против, — писал чрезмерно критически настроенный архиепископ Леонард. — Я настаивал на том, что не следует оставлять без защиты нашу высокую внутреннюю стену». Однако его совет, сам по себе превосходный, был, по-видимому, невыполним.

Император стремился сделать все возможное для поддержания боевого духа своих войск. Зная, что Мехмед опасается прибытия помощи со стороны католиков в Константинополь, он решил устроить небольшую демонстрацию силы. По его просьбе люди с венецианских галер высадились на берег и прошли строем в своем приметном европейском вооружении по периметру стен, прикрывавших Константинополь с суши, «со знаменами впереди… чтобы обнадежить жителей Города». Тем самым они весьма наглядно показали, что франки участвуют в обороне. В тот же день сами галеры отвели на боевые позиции.

Мехмед со своей стороны выслал к городским воротам маленький отряд кавалерии с развевавшимся по ветру знаменем: это означало, что всадники прибыли для переговоров. Они привезли традиционное предложение капитуляции, как того требовал Коран. «И мы не причиним вреда, — гласит Коран, — пока не вышлем глашатая. Когда мы решаем атаковать город, мы предупреждаем тех людей, которые живут в удовольствиях. Если они будут упорствовать в своем грехе, приговор над ними свершится неотвратимо, и мы полностью все разрушим». При такой формулировке защитники-христиане или могли обратиться в ислам, или сдаться и уплачивать подушный налог, или отказаться от капитуляции и подвергнуться трехдневному грабежу в случае взятия города штурмом. Византийцы впервые слышали эту формулировку еще в 674 году, а потом еще несколько раз. Ответ всегда оставался неизменным: «Мы не согласны ни на уплату подушной подати, ни на принятие ислама, ни на капитуляцию крепости». Получив такой отказ, османы могли считать, что осада санкционирована сакральным правом, и по лагерю стали расхаживать глашатаи, официально объявлявшие о ее начале. Мехмед продолжил выдвигать артиллерию.

Константин предпочитал за всем наблюдать лично. Его ставка находилась в большом шатре за воротами Святого Романа, откуда он ежедневно выезжал на маленькой арабской кобыле с Георгием Сфрандзи и испанцем доном Франсиско де Толедо, «воодушевляя солдат, проверяя караулы и разыскивая тех, кто оставил свой пост». Он слушал службу в церкви, близ которой оказывался в тот или иной момент, и старался, чтобы к каждому отряду была приставлена группа монахов и священников для принятия исповеди и совершения последних обрядов на поле боя. Отдали приказ проводить службы день и ночь для спасения Города, а во время утренних литургий проводились шествия с иконами по улицам и стенам для ободрения войск. Солдаты передовых частей мусульман могли видеть христиан и слышать звуки гимнов, разносившиеся в весеннем воздухе.

Погода не способствовала повышению боевого духа оборонявшихся. Случилось несколько небольших землетрясений, прошел проливной дождь. Напряженная атмосфера способствовала тому, что людям мерещились предзнаменования, они вспоминали старые пророчества. «Иконы в церквах покрывались потом, и колонны, и статуи, — писал хронист Критовул. — Мужчины и женщины находились во власти видений и уверялись, что не приходится ждать ничего хорошего, а предсказатели пророчили множество несчастий». Самого Константина, вероятно, в большей степени обеспокоило прибытие пушек. Он наверняка сделал выводы из прежних экспериментов турок в области использования артиллерийского огня против Гексамилиона в 1446 году, когда его тщательно возведенные стены рухнули после пяти дней обстрела, а вслед за тем началась резня.

Мехмед, с его талантами в сфере обеспечения огромного числа людей снаряжением и материалами, был готов теперь действовать. Запасы ядер и метательных камней, оборудование для минного дела, осадные машины и продовольствие — все собиралось, исчислялось и распределялось; оружие чистилось, пушки выдвигались на позиции, люди — пехотинцы и кавалеристы, лучники и уланы, оружейники, артиллеристы, иррегулярная конница и минеры — собрались и с нетерпением ожидали начала событий. Турецкие султаны еще не забыли об общности, совсем недавно связывавшей их с собственными племенами, и потому понимали мотивы поведения своих людей и умело использовали их энтузиазм для общего дела. Мехмед прекрасно знал, как воодушевить солдат на священную войну. Улемы, прибывшие вместе с воинами, пересказывали старинные пророчества из Хадиса о падении Города и его значении для ислама. Мехмед ежедневно молился при всех на ковре перед красно-золотым шатром, обратившись на восток, в сторону Мекки — а также и Святой Софии. Все перемежалось с обещаниями невиданной добычи, ожидающей воинов, если Город будет взят приступом. Красное яблоко притягивало к себе жадные взоры правоверных. Вот на этих-то обещаниях, столь заманчивых для наездников из кочевых племен: возможности грабежа и служении Аллаху — и делал акцент Мехмед.

Мехмед понимал (а его старый визирь Халил знал это еще лучше): главное теперь — быстрота. Захват городов требовал человеческих жертв. Воодушевление и надежды побуждали прибегнуть к штурму — и к тому, чтобы заполнять рвы задавленными телами: это обусловливалось нехваткой времени. В случае неожиданных неудач боевой дух воинов оказался бы подорван. При скоплении такого числа людей слухи, разногласия, недовольство могли вызывать волнения в войсках, подобно ветру на лугу, и даже превосходно организованные лагеря турецкой армии не были застрахованы от сыпного тифа, если в летнюю пору дело слишком затягивалось. Это представляло вполне реальную опасность для рискованного предприятия Мехмеда. Он знал благодаря сети венецианских шпионов, что помощь с Запада может прийти по суше или по морю — то, насколько значительны будут ссоры и расхождения между христианскими державами, не играло существенной роли. Когда Мехмед пристально смотрел с холма Малтепа на прикрывающие Город с суши стены, то взбегавшие на холмы, то уходившие в низины, с их близко стоявшими башнями, с их тройной системой обороны и вспоминал связанную с ними историю стойкого сопротивления горожан, он мог открыто выражать веру в мощь своих войск, но наибольшие надежды, видимо, возлагал на силу пушек.