Эдуард Баталов - Философия бунта

Если брать теории каждого из этих идеологов, то бесспорно придется признать, что это разнопорядковые идейно-культурные явления, ибо перед нами представители различных философских направлений, различных мировоззрений и политических убеждений. С другой стороны, движения протеста выявили существование ряда более или менее однотипных философско-социологических и политических идей, установок, которые присутствуют (в том или ином сочетании) у леворадикальных идеологов. Таковыми являются: «критическое» отношение к «современному» (или «развитому индустриальному») обществу; отрицание рабочего класса в качестве основной движущей силы современного революционного процесса; отрицание революционной роли партий рабочего класса в развитых капиталистических странах и марксистско-ленинской теории революции; ориентация на стихийное, спонтанное действие, опирающееся на освобожденные силы подсознания; отказ от использования демократических институтов современного буржуазного общества, от «парламентской игры»; ориентация на абсолютное насилие; нигилистическое отношение к культуре современного буржуазного общества; возведение утопизма в основной принцип революционного действия; игнорирование классового подхода к анализу рассматриваемых социальных явлений, проектируемых моделей «нового общества» и «нового человека».

Хотя «новые левые» 70-х годов перестали узнавать свое лицо в зеркале леворадикальной идеологии 60-х годов, последняя, будучи поднята на щит движениями протеста, обрела тем самым относительную самостоятельность и по сей день выступает как леворадикальный вариант решения таких проблем, которые выдвигаются борьбой против капиталистического «истеблишмента», т. е. против сложившейся в рамках буржуазного общества системы социально-политических институтов.

Выступая как одна из форм приобщения непролетарской массы к мировому революционному движению (процесса, идущего сложными, извилистыми путями, принимающего нередко антипролетарскую и антимарксистскую окраску, выдвигающего претензии на «третий путь» в политике и идеологии), «новое левое» движение есть вместе с тем проявление хорошо известной «болезни левизны», но теперь уже за пределами коммунистического движения и в значительно более широких масштабах, нежели раньше. Как показали 60-е годы, идеология «новых левых» в определенной мере питает и левацкие настроения внутри некоторых компартий, примером чего может служить группа «Манифесте», члены которой были исключены из Итальянской коммунистической партии.

Все это диктует необходимость критического анализа леворадикальной идеологии, занимающей определенное место в борьбе идей, которая происходит в современном мире.

Популярность Маркузе, Сартра и ряда других философов и социологов среди «новых левых» или, по крайней мере, среди их интеллектуальной элиты связана с тем немаловажным обстоятельством, что они предстали в роли «радикальных критиков» развитого капиталистического общества (или. как они его называют, «современного», «постиндустриального», «позднебуржуазного» общества). Теоретический уровень анализа этого общества леворадикальными идеологами оказывается для рядовых участников движения не столь уж существенным. Гораздо важнее для них то, что в леворадикальных теориях они находят концептуально оформленное отражение собственных умонастроений и представлений о «репрессивном характере» «позднебуржуазного» общества, равно как и установку на «радикальное» его отрицание.

В этой связи представляется целесообразным начать критическое рассмотрение современной леворадикальной идеологии с анализа «негативной диалектики». Именно «негативная диалектика» («философия отрицания») служит здесь теоретическим обоснованием ориентации на абсолютное насилие, на бунт, на политический и культурный нигилизм.

Принципы «негативной диалектики» сложились на основе пессимистической оценки наблюдаемой социальной реальности – оценки, в свою очередь связанной с теми идеями, в русле которых формировалась на протяжении последних десятилетий так называемая «социальная критическая теория». Развитие этой теории в буржуазной социологии (осуществлявшееся в 20-30-е годы в Германии, позднее – в США, а в послевоенные годы – в рамках Франкфуртского института социальных исследований) шло по линии критики позитивизма и интерпретации Гегеля и Маркса в духе философии жизни, а затем немецкого экзистенциализма [ На почве вульгарной интерпретации взглядов Маркса «встречаются» «негативная диалектика» и та система лозунгов, установок, которая родилась в некоторых районах «третьего мира» и может быть названа «философией отрицания». При этом делались попытки «подкрепить» вульгаризацию взглядов Маркса, знакомство с которым было весьма поверхностным, собственным, очень узким «революционным» опытом, и выдать это за «развитие марксизма». ]. Эта тенденция более или менее явственно прослеживается на всех этапах деятельности Маркузе, Адорно, в известной мере – Сартра, хотя на различных этапах она находила неодинаковое проявление.

В основе пессимистической оценки леворадикальными идеологами социальной реальности и главным образом развитого «индустриального общества» лежит определение ими последнего как тоталитарного в самой его основе.

«Социальные критики», сформировавшиеся в недрах Франкфуртского института, могли воочию наблюдать становление фашистского тоталитаризма, основанного на открытом применении грубой силы, на терроре. Но оказалось, что это не единственный вид тоталитарного общества. Соединенные Штаты предстали перед их взором как новая разновидность тоталитаризма, основанного уже не на грубом насилии с помощью штыков, а на «технологической рациональности». Эта эмпирически наблюдаемая социальная действительность и послужила основой для вывода о тоталитарности как характеристике не какого-то конкретного общества, а эпохи в целом. «Современная эпоха, – заявляет Маркузе, – проявляет склонность быть тоталитарной даже там, где она не произвела на свет тоталитарного государства» [29].

Основной признак тоталитаризма леворадикальные идеологи видят в поглощении всеобщностью (прежде всего в лице государства и освященной им культуры) индивидуальности. Индивид насильственно (но почти незаметно для себя) подчиняется этой всеобщности. Однако они усматривают в этом результат не столько господства капиталистической системы отношений, сколько развития техники, технологии, «технологической цивилизации», якобы неизбежно влекущих за собой подавление свободы. «Повсюду в мире индустриальной цивилизации, – пишет Маркузе, – подчинение человека человеком возрастает по объему и воздействию. И эта тенденция предстает отнюдь не как случайный, преходящий шаг по пути к прогрессу. Концентрационные лагеря, массовое уничтожение людей, мировые войны и атомная бомба не являются «рецидивом варварства», а представляют собой безудержное воздействие достижений современной науки, технологии и форм господства. И это наиболее эффективное подчинение и уничтожение человека человеком происходит на высоком уровне развития цивилизации, когда материальные и интеллектуальные достижения человечества, казалось бы, позволяют создать подлинно свободный мир» [30]. Как нетрудно заметить, критический социологический анализ конкретного общества подменяется здесь описанием некоего абстрактного «ада», имеющим своей целью вызвать к нему чувство отвращения и желание просто-напросто отбросить его с пути человечества, чтобы оно могло свободно двигаться вперед.