Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

{9} Помнится Пасха. Страстная неделя… Извозчик у подъезда, стук в дверь и знакомый голос — "второй в келии". Я не ждал и захлебнулся от радости… Спички, свечка, защелки у дверей, все ходило у меня в руках.

Потом заутреня… Разговенье…

Бывало у меня не хватало на махорку, а тут явилось все, — и пасха, и кулич, и окорок, и водка и какая то сливянка и пьяный, славный хозяин, который утверждал на рассвете, что на Пасху солнышко, вставая, танцует… Хорошо было…

Надо было есть и я зарабатывал себе хлеб пилкой дров. Взял подряд и работал с 6-ти утра до 6-ти вечера. Труд этот казался даже приятным. Выматываясь физически, я не замечал окружающего.

В городе жил генерал, признавший власть советов. Он узнал о моем пребывании здесь и вызвал к себе. Я пришел и получил предложение вступить в формировавшуюся тогда красную армию на командную должность. Отказался. Он настаивал, уговаривая. Я категорически отказался и продолжал жить работой, оторванный от жизни, почти ни с кем не видясь.

Летом мой заработок совсем упал и я решил попробовать заняться торговлей или вернее спекуляцией.

В это время ко мне приехал мой приятель ротмистр Владимир Николаевич Юрьев. Он был мой друг. Мы вместе росли, знали друг друга и наша жизнь складывалась так, что в исключительные моменты судьба сталкивала и связывала нас.

Высокий, худой, черный, с сухим упрямым лицом. Большой силы воли, часто переходящей границу и впадающей в упрямство, очень выдержанный, всегда наружно спокойный, он был вместе с тем. чрезвычайно чуткий человек и порядочный, с большим размахом, товарищ. Как к себе, так и к людям, в то время, он относился очень строго и последнее обстоятельство ему много портило в жизни.

Я его высоко ценил.

В августе я съездил в Петроград, где мне удалось достать сахарину. В Сольцах я его удачно обменял на хлеб.

{10} Казалось дело наладилось, и я вскоре вновь отправился в Петроград, не подозревая, что этим путешествием заканчиваются мои последние дни на свободе.

Дело было так.

Я возвращался в наш городок с новой партией сахарина.

Было раннее утро. Я вышел на станцию и направился к извозчичьей бирже. Народу было мало. Передо мной вертелся какой-то маленький человек, на которого я обратил внимание только потому, что он был горбатенький.

Я сел на извозчика, сказал ему свой адрес и поехал. На нашей окраине извозчики были редкостью и меня удивило что за мной все время слышался стук разбитой извозчичьей пролетки. Оглянувшись я увидел горбача.

Все еще ничего не подозревая я вошел в свою комнату и застал в ней хаос… Все было перерыто. Прибежала хозяйка и сообщила мне об аресте Юрьева.

"Горбач — сыщик, — я попался, как маленький", мелькнуло у меня в голове. "Нужно не медля идти пешком на ближайшую станцию, сесть на поезд и ехать обратно в Петроград".

"Но Юрьев без денег, у меня сахарин", — и мне захотелось передать его моим знакомым.

Я вышел в сад, перелез через забор, вышел на реку и окружным путем пошел к нашим общим друзьям.

Вошел, поздоровался… И сейчас же стук в дверь. На пороге чекисты, с горбачем во главе… Ордер Чека на мой арест и обыск у меня на квартире.

Досадно… Пришлось подчиниться и я, окруженный тремя чекистами, снова пошел к себе.

Впервые я шел по улице, как арестант. Было неприятно и как то обидно, что не сумел уйти от чекистов.

В уме я перебирал какое серьезное обвинение мне может быть предъявлено.

{11} У меня было три вины перед советской властью.

Первая моя вина состояла в том, что в начале революции я был в числе организаторов одного из военных союзов.

Революция и последовавший за ней развал армии пошли из Петрограда. Оттуда же пошла волна развала на фронт.

Тогда, казалось, нужно было соединить фронт с общественными деятелями и в том же Петроград поднять другую волну — волну оздоровления, которая могла бы докатиться до фронта.

На одном листе бумаги, под доверенностью, которая давала мне право выпускать воззвания для продолжения войны с немцами, мною лично, были собраны подписи политических и общественных деятелей, начиная от председателя Гос. Думы М. В. Родзянко, первого военного министра революции А. И. Гучкова, П. Н. Милюкова, В. В. Шульгина, писателя Леонида Андреева, включая старых социал-демократов Г. В. Плеханова, Л. Г. Дейча, Веры Ив. Засулич, политических каторжан Н. А. Морозова, Германа Лопатина, Новорусского и кончая соц. — революционерами Б. Савинковым, Брешко-Брешковской и анархистом П. Кропоткиным.

Мы имели на своей стороне приблизительно 20 % гарнизона. В нашей подготовке мы уже дошли до того, что нам оставалось только сообщить день выступления в воинские части, но тут то и произошла та заминка, которая обрекла весь наш план на полную неудачу. В последнюю минуту Волынский полк заколебался и попросил отложить день выступления. Это так подействовало на участников союза, на воинские части, что вся наша организация рухнула, как карточный домик.

Вторая моя вина заключалась в том, что я находясь в Черкесском полку Туземной дивизии, участвовал в походе ген. Корнилова на Петроград в Августе 1917 года.

В Петрограде было неорганизованное офицерство. Нужна была точка опоры, вокруг которой оно могло объединиться. Таковой являлась наша Туземная дивизия. Моя уверенность в пользе и в успехе выступления была настолько велика, что я, будучи ночью дежурным на телеграфе, изменил одну из телеграмм ген. Корнилова, чтобы сильнее подействовать на наше командование в сторону выступления.

Мы дошли до Петрограда и, несмотря на то, что от наших {12} разъездов в 10 коней бежали целые полки, возглавляемые Черновым и К-о, повернули на Кавказ.

Наконец, третья моя вина перед Сов. властью состояла в том, что я, будучи в хороших отношениях с Ком. войсками Петрогр. Воен. Окр. Полк. Полковниковым, зашел к нему в штаб накануне большевицкого переворота и был назначен помощником коменданта Зимнего Дворца и, таким образом, участвовал в его защите при взятии его большевиками.

Однако, ни одно из перечисленных преступлений ни разу не было причиной моего заключения, ни разу не инкриминировалось мне, и не об одном из них Советская власть не знала.

На деле оказалось, что единственной причиной, которая повлекла за собой такие большие для меня последствия, была моя вина в том, что я в свое время кончил Кадетский Корпус, Кавалерийское Училище, был офицером и честно всю Великую войну пробыл в строю.

Наша комната была уже перерыта и я не понимаю для чего нужно было делать этот вторичный обыск. Очень скоро я понял, что не во всех действиях большевиков можно найти смысл.

Как потом оказалось, Юрьев ловко руководил обыском, останавливая внимание чекистов на неважных вещах и талантливо оперировал с кой какими компрометирующими нас документами, засунув их в газеты, лежавшие тут же. У меня были отобраны кинжал и какие то письма и на них была выдана расписка, которые так щедро раздают чекисты, причем получать потом вещи по этим распискам никогда не удается.