Василий Хомченко - При опознании - задержать

- Франек, ты пьяный! - воскликнула жена. - С кем пировал?

- Совсем случайно зашел в трактир к Фруму.

- В трактир случайно не заходят, Франек, - сказала она, поставила подсвечник на столик в коридоре и вышла, нахмуренная, сердитая, часто шаркая домашними туфлями.

Франтишек не обиделся на нее за такую встречу, понимал, что ей ой как нелегко с утра до ночи вертеться одной по дому. Мужа не дождаться, кухарки у них нет, няня приходит только на день, постоянная прислуга им не по средствам. А муж в трактире гуляет... Разделся, надел халат, зашел к жене, чтобы попросить прощенья.

- Понимаешь, Габа, день выдался сумасшедший, - начал оправдываться он. - Три дела по моему участку. Закрутился, весь день на ногах, некогда было и пообедать прийти. Ты же знаешь про это убийство из-за перстня. Страшное убийство. Кража еще. Поручил Потапенко разобраться, а он у Фрума просидел. Там его и нашел.

Габа молча собирала на стол. Плита еще горела, тепло доходило до столовой. Возле печи на полу кипел самовар.

- Ты прости меня, я сыт, есть не хочу, чаю выпил бы... И вот еще что: завтра с утра еду в Корольцы. Поджог там в имении.

Он поставил на стол самовар, достал из буфета стаканы, блюдца, ложечки - себе и жене. Налил в стаканы заварки, кипятку, большим тяжелым ножом стал откалывать кусочки сахара от сахарной головы.

- Как Туня сегодня - не капризничала? - спросил он.

- Нет, хорошо себя вела.

- А уснула быстро?

- Только что. Все ждала папку своего и его сказку.

- Рассказала бы ей сама.

- Моих сказок не хочет слушать.

Жена еще не простила ему того, что зашел в трактир, не хотела мириться. Да какой жене понравится, что муж возвращается домой пьяный? Франтишек молча пил чай и больше не пытался смягчить и задобрить ее - лучше помолчать, обида скорей пройдет. Габа и чай отказалась пить. "А ну как твой муж был бы бражник, хоть бы такой, как Потапенко, что бы ты тогда запела?" - подумал Франтишек с улыбкой.

После продолжительного молчания жена заговорила первая:

- Так и не заметишь, как дочка вырастет. То со службы в темень приходишь, то из трактира. - Хотела, конечно, чтобы за ней последнее слово осталось, такова уж женская натура.

Возможно, они бы поссорились, разошлись по разным комнатам, если бы не Туня. Девочка выбежала из спальни в длинной синей ночной рубашонке, притопала босиком к отцу, потянулась к нему:

- Папка, а я не заснула, я тебя ждала.

Франтишек подхватил ее на руки, подкинул до потолка, поймал.

- Ой, папка, еще, еще! - кричала счастливая Туня.

И он снова и снова подкидывал ее, раскачивал, кружил и сам кружился с ней. Потом сел, притянул ее личико к своему и, строго глядя в глаза, спросил:

- А почему ты не заснула? Вон уж волки пришли в город, чтобы утащить тех малышей, которые не спят.

- А меня волк не утащит. У нас двери и окна затворены, - сказала Туня и обеими руками схватила отца за усы. - Но, лошадка, но, - начала их дергать.

- Притворщица, маму обманула.

- Ага, - радостно призналась девочка. - Я глазки закрыла, мама и думала, что сплю, перекрестила меня, поцеловала и пошла.

- Туня, в постель, - приказала мать. - Поздно. Слышишь?

- И правда, доченька, пойдем спать. Бай-бай надо. А то скоро баба-яга в окно метлой постучит и скажет: "А ну, давайте мне Туню, я ее в дремучий лес заберу, там она у меня будет мышей пасти".

Он отнес ее в спальню, уложил, присел сбоку на скамеечке, поцеловал в кудрявую головку. Туня скинула с себя одеяло, задрала ноги.

- Не хочу спать, папа.

- А за это будешь у бабы-яги мышей пасти.

Туня села, задумалась.

- Папа, а если я мышку съем, киской стану?

- Ну и выдумщица, - засмеялся Франтишек. - Габа, ты слышала?

- Слышала, слышала, - крикнула жена из столовой. - Я вот ее сейчас отшлепаю, сразу угомонится.

- Папочка, я угомонилась. - Туня сделала вид, будто испугалась. Расскажи сказку.

- Сказку? Ну, слушай... Жила-была, значит, на белом свете девочка. Богушевич замолчал - сказку еще надо было придумать. Туня требует, чтобы сказка каждый раз была новая. И тут же у него перед глазами встала дочка Серафимы, тех же лет, что Туня, такая же кудрявая, только худенькая, и ручки тоненькие, не то что Тунины пухленькие, будто ниточками перевязанные. Когда пришли за Серафимой, чтобы отвести в тюремную камеру, девочка эта она сидела у нее на коленях - с плачем, криком, как клещами, уцепилась за шею матери, не оторвешь. "Не дам маму, не дам. Она у меня хорошая!" И плакала навзрыд. Муж Серафимы силой забрал ее от матери, так девочка чуть не захлебнулась от слез, вырывалась, царапала отца, била его кулачками... Не дай бог видеть такое. Даже у привычных ко всему, казалось бы, стражников, и у тех на лицах заходили желваки... "Мать в тюрьме, а тут трое детей ее ждут. Только дождутся ли?"

- Папа, сказку! - дернула Туня отца за ус. - Слышишь?

- Да, - опомнился Франтишек, - значит, так. Жила-была на свете девочка.

- Папа, это уже другая девочка?

- Нет, та самая. И звали ее... Не знаю как, - говорил он, а сам все думал о Серафиминой дочке. - Были у этой девочки мама и папа.

- Как у меня?

- Как у тебя. Только теперь та девочка осталась без мамы. У нее еще две сестрички есть, одна постарше, другая помладше.

- У них мама умерла?

- Нет, они при живой матери - сироты. Пришли стражники с саблями и револьверами и забрали их маму в тюрьму.

- За что забрали?

- За что? Их мать сделала сиротами таких же трех деток.

В спальню вбежала Габа.

- Ты что ей на ночь рассказываешь?! Какие ужасы?! Господи, боже мой, совсем человек ума решился. Выйди, я сама ее уложу. - Габа села на скамеечку, сложила руки на груди, сидела и молчала.

Туня сразу же крепко зажмурила глаза, сжала рот, даже личико сморщилось. Уже без притворства старалась заснуть, но нет-нет потихоньку посматривала, сидит ли еще мать. Сама не заметила, как заснула.

Богушевич прошел к себе в кабинет - маленькая комнатка, заставленная шкафами и этажерками с книгами. Вплотную к окну стоял дубовый письменный стол, на нем Богушевич увидел письмо из Кушлян - почерк сестры Ганны - и две свежие газеты. Взял ножницы, обрезал край конверта, достал письмо. "Вот ведь как обиделась, даже про письмо не сказала", - мысленно упрекнул он жену.

"Дорогие Франек и пани Габриэла, дорогая племянница Констанция, писала Ганна, - письмо ваше получили и очень рады, что все вы, божьей милостью, живы и здоровы. Желаем вам быть такими всегда". Дальше шли домашние новости - какой урожай, сколько думают в этом году выручить с хозяйства и что еще осталось сделать. Погода у них хорошая, солнечная, не нужно снопы сушить, они сухие, хорошо молотятся и без сушки. "Стряслась у нас в доме беда. Пустили ночевать нищих слепцов с мальчиком-поводырем. Напоили, накормили. Поводырю подарили ботинки, штаны, сорочку, что после тебя остались, а то хлопчик был в одних отрепьях. А он убежал от слепцов, не захотел больше их водить. Остались безглазые у нас в фольварке. Пришлось отвести их в Ошмяны, я их туда водила. Там нашли им другого сиротку.