Василий Хомченко - При опознании - задержать

Богушевич вспомнил вчерашний случай, и сердце больно кольнуло. Муж убитой Параски Степан кормил на крыльце своих детей и, увидев Серафимину дочку, глядевшую на них из-за плетня голодными глазами, покормил вместе со своими. Конечно, делая это доброе дело, Степан и не помышлял о том, что исполняет христианскую заповедь, доброта его природная, свойство характера.

Порядок в государстве, думал Богушевич, - все, и плохое, и хорошее, что выпадает людям, зависит от них самих, а не от бога. Нет более великой силы в отношениях между людьми, чем доброта, сострадание, готовность помочь другому, поделиться последним, желание облегчить страдание ближнего. Представь себе, вдруг все люди, начиная с царя и до последнего бедолаги-батрака, стали честными, справедливыми и добрыми. Цель каждого не нажиться за счет другого, а поделиться лишним. Как бы изменилась тогда жизнь, расцвели люди, побогатели духом! Не было бы тогда преступлений, не понадобились бы ни следователи, ни суды, а на тюрьмах висел бы замок и белый флаг... Расчудесно было бы!

- Расчудесно было бы! - повторил Богушевич вслух и хлопнул ладонью по столу, по тем бумагам, которыми должен был заниматься. И сразу опомнился черт знает о чем думает, философствует. Глупости все это, голубчик, фантазии. Люди за сотни тысяч лет не подобрели и равными не стали и еще за тысячи лет не изменятся. Нет на свете равенства. Даже козявки одна другую пожирают. А в лесу деревья разве друг с другом вровень растут? Казалось бы, бог каждому дереву дал волю, а вон же, все они разные. Одно до неба достает, а другое гибнет в тени этого высокого...

Наконец он стряхнул с себя эти тяжкие мысли и фантазии и стал прикидывать, что ему нужно сделать по службе в первую очередь. В дверь стукнули, тихо, несмело. Он крикнул, чтобы входили. Дверь приоткрылась, просунулась голова в чепце и повязанном поверх него платке.

- Паночку, можно?

- Заходите, пожалуйста. Я вас вызывал?

- Вызывали, паночку.

Женщина переступила порог и бухнулась на колени. Еще не старая, а волосы, выбившиеся из-под платка, седые. Лицо осунувшееся, бледное.

- Паночку, родненький, - запричитала она, - за что меня сюда притащили? Как перед богом говорю, невиноватая я.

Богушевич торопливо подошел к ней, поднял с пола.

- Встаньте, я не собираюсь вас в тюрьму сажать. Спрошу, что надо, и пойдете домой.

- Ой, спасибо, паночку, - женщина схватила Богушевича за руку, успела поцеловать и села на стул, подставленный ей Богушевичем.

От этого поцелуя ему стало неприятно, стыдно.

- Кто вам сказал, что вас в тюрьму посадят? За что?

- Так если вы привели к себе, не к добру же это.

- Я вас вызвал как свидетельницу по делу Параски Картузик.

- Паночку, ничего я Параске не делала. Невиноватая я. И перстень ее мне не нужен.

- Вот про это вы мне и расскажите. Ваша фамилия?

- Пацюк. Катерина, а по отцу Герасимовна. - На коленях она держала узелок, обхватив его обеими руками. Богушевич занес в протокол все ее данные, предупредил, что говорить она должна только правду и все сказанное тут обязана подтвердить на суде под присягой. Катерина, напуганная этим предупреждением, сползла со стула и снова брякнулась на колени.

- Паночку, дети же у меня.

Богушевич рассердился, чуть было не накричал на нее, да знал, что криком еще больше напугаешь.

- Екатерина Герасимовна, - сказал он как можно мягче, - вы не в церкви, и я не икона, чтобы на меня молиться.

Она встала и, протянув вперед руки с узелком, подошла к столу, с низким поклоном положила узелок перед Богушевичем.

- Паночку, гостинец вам. Родненький, я же невиноватая.

- А это что? - показал он на узелок.

- А сало и ветчинки кусочек.

- Заберите. У вас что, некому есть ветчину? У вас ее слишком много?

- Откуда много... Детей четверо.

- Вот и отдайте детям. - Богушевич силком сунул узелок ей в руки. - А мне ваше сало не нужно.

Строгость, с которой он сказал эти слова, и сердитое лицо Богушевича снова насторожили и напугали Катерину. Она сжалась и, не сводя глаз с пана следователя, стала пятиться к стулу; присела, готовая вскочить и упасть на колени. Богушевич сердито сказал, чтобы сидела и не вставала. Спросил, что она знает про Серафиму и Насту.

- А ничего не знаю.

- Как же не знаете, жили по соседству, каждый день виделись, говорили. Что они за женщины, как относились к Параске?

- А никак, паночку, не относились. Параска сама по себе, Наста и Серафима сами по себе. Серафиму и Насту вы же в тюрьму посадили, дети без матери остались. Трое.

- Так и у Параски тоже трое сирот осталось.

Катерина перекрестилась, глядя поверх головы Богушевича в угол, сказала:

- Так Параска-то мертвая, что с нее возьмешь? А те две живые, вы живых в тюрьму. Зачем?

- Они убийцы. Человека ни за что убили. Понимаете, у-би-ли!

- За перстень.

- Он стоит копейки. Рублей пять, не больше.

- Ого, копейки. Я у Иваненки за тридцать копеек целый день горб гну.

Логика Катерины не удивила и не возмутила Богушевича. Люди с таким уровнем развития встречаются при разборе каждого дела. Логика забитого, темного, ограниченного человека, не способного воспринимать чужое горе.

- Ну, а вы за пять рублей убили бы? - спросил он. - Ту же Параску задушили бы за перстень?

Катерина всплеснула руками, острый носик ее побелел, она быстро перекрестилась.

- Свят, свят... убить. И за мешок золота не убью.

- А вот они убили. Как же их в тюрьму не посадить?

Из показаний Катерины Богушевич узнал, что убитая и убийцы жили между собой в мире, ссужали друг друга солью, деньгами, бывало, и ссорились и мирились, ходили в гости. Тихо жили, по закону, исповедовали православную веру.

- А что еще знаете по этому делу? Что еще можете рассказать?

- Так все я рассказала, паночку. Что вам от меня надо, чего мучите, смилуйтесь. Ничего я не знаю. Не я убила Параску, я там и близко не была.

- Не мучаю я вас, а хочу, чтобы вы рассказали про Серафиму и Насту и про все, что знаете, а вы не хотите говорить.

- Боже, так я и думала, что вы про седло дознаетесь. Про это проклятое, поганое седло, чтоб оно сгорело! Чтоб у него, моего сыночка, руки отнялись, когда он то седло брал, чтоб черт его напугал...

Богушевич удивленно и недоуменно поглядел на Катерину.

- Про какое седло вы говорите? Не понимаю вас, Екатерина Герасимовна. При чем тут седло?

- Все вы, пан, понимаете, все знаете. На то вы и учены, чтобы все знать. Мой сын Антипка гостил в Корольцах да и привез оттуда седло. Говорит, в кустах нашел.

"А ведь из конюшни Глинской-Потапенко действительно пропало седло, вспомнил Богушевич. - Так, может, это оно и есть".

- Так прямо из Корольцов и приволок седло? - спросил Богушевич нарочито равнодушным тоном, словно это его совсем не интересовало. - А зачем ему седло?