Василий Хомченко - При опознании - задержать

Был конец сентября, стоял теплый солнечный день. Запах спелых яблок, слив, хлебов, сена, клочья которого валялись на дороге, втоптанные в землю колесами и копытами, - запах ранней осени заполонил улицу да и весь город. Осень наступила на редкость солнечная. Видно, год, устыдившись поздней холодной весны и дождливого лета, старался исправиться, угодить людям. Улица еще не высохла от недавнего дождя, в глубоких колеях там и тут блестела вода. В садах и вишняках перед домиками земля под деревьями была пестрая от света и теней, как кожа змеи. Через плетни свисали ветви яблонь, тяжелые от плодов, в одном месте, когда проезжали возле самого забора, сбили несколько яблок.

- Ваше благородие, муж Серафимы приходил в участок, просил платок ему отдать.

- Какой платок? - не сразу понял Богушевич.

- Ну тот, которым Серафима с Настой Параску удавили. Говорил, еще женихом его покупал. Становой не отдал.

- И правильно, - буркнул Богушевич.

Миновали кирпичный дом с большой, на всю стену, надписью: "Магазин колониальных товаров купца Иваненко. Чай, какао, растительное масло, керосин". Возле распахнутых настежь ворот стояли два приказчика с ленивыми, сонными лицами и так же лениво смотрели на женщину в пышной юбке, с зонтиком над головой, подходившую к лавке. Носик погрозил приказчикам пальцем.

- Видали, ваше благородие? Выползли на улицу на баб глаза пялить, объяснил урядник свой жест. - Знаю я их, жулье, на ходу подметки рвут.

Выехали на Загребелье. Повернули в тихий, заросший травой переулок. Переулок узкий, заборы низкие - частокол из аккуратных тонких досочек и жердей, и дома не все мазаные, есть и бревенчатые и даже два кирпичных. Один дом, тот, с черепичной крышей и высоким чердаком, хорошо знаком Богушевичу. Тут живет Потапенко, не раз приходилось у него бывать. Половину дома занимает жена управляющего имением матери Потапенко. Сам управляющий, Соколовский, живет постоянно в Корольцах, хотя часто сюда приезжает, а жена почему-то осталась тут, в Конотопе. Это удивляло Богушевича, но он так и не собрался расспросить Потапенко.

- Стой, тпру! - Носик остановил коня, затем соскочил с дрожек, подошел к воротам Потапенкова дома.

- Эй, хозяйка, откройте, можно вас на минутку? - И он постучал ножнами сабли по плетню.

На крыльце показалась молодая, высокая, ярко-рыжая женщина в красном сарафане, вышла за ворота. Это и была жена управляющего Нонна Николаевна. Богушевич и раньше с ней встречался, разговаривал, правда, коротко, на ходу, когда заходил к Потапенко. То были даже не разговоры, а обычные в таких случаях вопросы о здоровье и настроении. Его всегда поражали, восторгали ее красивые, рыжие, как огонь, волосы - казалось, пламя полыхает на голове.

- Добрый день, - поздоровалась она высоким гибким голосом и настороженно, даже тревожно стала переводить взгляд с Богушевича на урядника.

- Тут, пани-госпожа, - заговорил Носик, - его благородие становой велел мне спросить у вас, не приехал ли ваш муж, управляющий. Пристав интересуется насчет пожара.

- Нет, не приехал, - сказала Нонна Николаевна, и настороженность исчезла из ее глаз. - А господину следователю тоже понадобился мой муж? спросила она у Богушевича.

- Пока нет, но понадобится. А когда он тут будет? Хорошо бы мне с ним встретиться до поездки в Корольцы.

- Он должен приехать сегодня или завтра, и я обязательно ему скажу.

- Вот-вот, скажите, - подал начальственный голос и Носик. - И неплохо было бы, кабы пани нас яблоками угостила.

- Это, пожалуйста, - улыбнулась она. - Так, быть может, господин следователь в сад зайдет?

- Благодарствую, некогда. Поехали, - сказал Богушевич уряднику.

Нонна Николаевна обняла себя скрещенными руками за плечи, стояла, ждала. Носик, словно и не слышал, что ему сказал Богушевич, за вожжи не брался. Ясное дело, дожидался яблок. Тогда Нонна проворно вбежала в ворота, крикнула, чтобы погодили, и вскоре вынесла корзинку антоновки, высыпала ее прямо в дрожки. Когда тронулись, на прощанье помахала рукой.

"Вот наделил же бог такой яркой прелестью", - восхищенно подумал про нее Богушевич. Еще при первом знакомстве с Нонной он увидел, какая в этой молодой женщине кроется богатая энергия и решительность, и в то же время какая она по-женски слабая и внутренне ранимая, незащищенная, как она насторожена (вот и сейчас так же), с каким неприкрытым страхом в больших синих глазах встречает незнакомых людей, когда те входят в дом, как нервно, чуть приметно вздрагивает при этом ее длинная шея. У Богушевича создалось впечатление, что Нонна ждет от каждого человека какого-нибудь неприятного или даже страшного известия.

- Ваше благородие, - перебил его мысли урядник, - значит вы будете расследовать дело о поджоге? А вы знаете, что там бомбу взорвали? Террористы.

- Что-что? - повернулся к нему Богушевич. - Террористы взорвали бомбой конюшню? Такой важный государственный объект? - И не выдержал, засмеялся. А откуда у нас взялись террористы?

- Зря насмехаетесь, ваше благородие, - обиженно проговорил Носик. Если я малограмотный, так думаете - дурак? И я книжки читаю, хоть гимназий не кончал. Про Бову Королевича читал. Евангелие перед сном. Книжки люблю. А что бомбой взорвали, так то люди говорят.

Богушевич не стал больше спорить с урядником, убеждать его, что все это бабьи сказки. И тут же стал думать о чем-то ином. Но Носик не отступался.

- Вот вы не верите, - сказал он все так же обиженно, - а из Петербурга бумага пришла, что ищут террориста, который убежал из тюрьмы. Может, он как раз в нашем уезде и прячется. Кто знает.

До Обручевки было уже недалеко. На этой улице стояли обыкновенные деревенские хаты - и старые бревенчатые, и беленые мазанки. Носик, чтобы не молчать - это было для него невыносимо, - рассказывал о хозяевах тех домов, мимо которых они проезжали.

- Вот тут, - показал он пальцем на чистенькую мазанку, - живет студент. Только теперь он не студент, а высланный из Петербурга.

- А за что его выслали?

- Бунтовал против начальства. А разве бунтовать полагается? Разве оно, начальство, их глупей, студентов? Ученые же профессора. Их надо уважать. Скажем, вы, ваше благородие, и я. Вы вон лицей кончали, а я? Три зимы в школу ходил. Как же мне бунтовать против вас или против своего пристава? Разве я вас грамотней, ваше благородие?

- Да перестань ты, - не стерпел Богушевич. - Зарядил: ваше благородие да ваше благородие.

- А вон там, - пропустив мимо ушей его слова, показал Носик на другую хату, - живет вдова. У нее трое сыновей. Двух осудили, и они пошли по этапу в Сибирь. Один - мешочник, другой - рыболов.

- Как это "рыболов", - не понял Богушевич. - Рыбу ловит? Рыбак?

- Нет, на воровском языке рыболовами называют тех, кто срезает чемоданы с задков карет. Прицепится к задку, обрежет да тикать. А мешочник, или мешкопер - это уж самый последний, самый подлый вор: он у крестьян с возов мешки и торбы крадет... Они же, все эти каторжники, воры и жулики, говорят на своем языке. Неужто вас этому в лицее не учили?