Сергей Утченко - Юлий Цезарь

Начнем, как и Светоний, с того, что, так сказать, «лежит на поверхности»: с личности Цезаря. Цезарь — и это не вызывает никаких сомнений — блестящий, широко и разносторонне одаренный человек. Но такая широкая одаренность в самой себе уже таит некую опасность. Опасность эта заключается в том, что при таком многообразии талантов и занятий в чем — то, в какой — то области неизбежно приходится быть дилетантом. В чем же? Естественно предположить, что в том, в чем нет ни достаточного опыта, ни подготовки.

Цезарь как полководец был профессионально подготовлен, опытен; как политический деятель форума — умелый интриган, боец, приученный не падать духом от неудач; как дипломат — достаточно гибок и коварен, и только как государственный деятель он не имел ни времени, ни практики, ни опыта. Да и как он мог все это иметь или приобрести, если после начала гражданской войны он пробыл в Риме немногим более года. А «государственный деятель» — это такая профессия, которая, быть может, больше, чем любая другая, требует помимо природных качеств и склонности еще огромного практического опыта.

Пожалуй, целесообразно провести некоторое разграничение между понятиями «политическая» и «государственная» деятельность. Всякий государственный деятель (если только он деятель!) — политик, но далеко не всякий политик — государственный деятель. Цезарь, как нам прекрасно известно, имел довольно большой опыт политической деятельности и карьеры, но это был опыт сенатских закулисных интриг, в лучшем случае опыт боевых схваток на форуме, а когда он вдруг оказался в роли главы государства, то, во — первых, он не был к этому достаточно подготовлен, а во — вторых, мог заниматься «устройством государственных дел» лишь урывками, почти все время в ходе военных действий (за исключением последних пяти месяцев). Вот почему как государственный деятель он оказался дилетантом (пусть даже талантливым дилетантом!), а в каком — то смысле даже и «неудачником».

Но все это соображения сугубо предварительного характера. Гораздо важнее для подтверждения нашей оценки Цезаря решить вопрос о том, ставил ли он перед собой как цель создание империи, думал ли он о себе как о монархе, о царе. Строго говоря, это даже не один, но два, и притом различных, вопроса. И нам представляется, что на первый вопрос может быть дан только отрицательный ответ. Мы не сомневаемся, что перед умственным взором Цезаря, реального политика, активного практического деятеля, никогда не возникала, да и не могла возникнуть концепция «демократической монархии» или «принципата» или даже идеал монархии эллинистического типа, ибо все это — лишь ретроспективные построения новейших историков, типичные «кабинетные» измышления.

Что же касается другого вопроса, т. е. намерений и стремлений Цезаря, связанных с царским венцом, то здесь, пожалуй, труднее прийти к какому — то определенному выводу. По всей вероятности, Цезарь, пусть даже с известными колебаниями, все же примерялся к этой роли и не исключал подобного варианта. Для нас в данном случае представляет интерес не само это намерение, как таковое, но два связанных с ним момента. Во — первых, следует со всей определенностью подчеркнуть, что стремление к царскому венцу (если таковое даже имелось!) вовсе не равнозначно наличию идеи или «концепции» империи (если под последней подразумевать некое теоретическое построение). Во — вторых, достаточно хорошо известно, что не Цезарь был создателем системы, характеризующей государственный строй так называемой ранней империи. Но если это так и если Цезарь не был, вопреки всем существующим утверждениям, творцом империи, так сказать, на деле, то нельзя ли его считать творцом в потенции, т. е. считать, что, не создав империю как реальность, он тем не менее создал ее как возможность? Да, империя как возможность, скорее даже как неизбежность во времена Цезаря уже стояла «в порядке дня», но создавали ее, конечно, не Цезарь, не Антоний, не Август — ее «создавала» сама история, сама диалектика развития римской политической жизни и борьбы.

В этой связи возникает вопрос, который всегда активно обсуждался (и ныне еще обсуждается) как в зарубежной, так и в отечественной историографии. Это вопрос о характере перехода от республики к империи. Как известно, в зарубежной историографии широко распространена точка зрения, в соответствии с которой гражданские войны, особенно второй половины I в. до н. э., рассматриваются как революция, а Цезарь, Марк Антоний, Октавиан — как революционные вожди. В советской историографии такая точка зрения широкого хождения не имеет. Наиболее решительно против нее выступал в свое время Н.А. Машкин, считая, что поскольку «ни Октавиан, ни его союзники не ставили своей целью установление качественно нового социального строя», то переход к империи нельзя считать революцией.

Но дело, конечно, не в целях и задачах, которые в данном случае ставились Октавианом или кем — либо из его «союзников». С нашей точки зрения, вполне допустимо и правомерно говорить о революционном характере перехода от римской республики к империи. Вопрос заключается лишь в том, к каким именно событиям следует прилагать понятие революции. Нам представляется, что это понятие должно быть приложено не к гражданским войнам середины и конца I в. до н. э., непосредственно приведшим к установлению политического режима империи, но к более ранним событиям, начиная от движения Гракхов и вплоть до так называемой Союзнической войны. Причем есть все основания считать эту войну — грандиозное восстание италийского крестьянства — высшим этапом развития движения.

Каков же был характер революции? Начавшись в эпоху Гракхов в сравнительно узкой, локальной среде римского крестьянства, движение ко времени Союзнической войны приобрело общеиталийский размах. Почти с самого начала оно имело тенденцию перерасти в гражданскую войну (события, связанные с деятельностью Гракхов, и т. д.). Что касается внутреннего содержания движения, то оно, на наш взгляд, может быть определено как революция против Рима — полиса, против староримской аристократии, против крупного землевладения, или, иными словами, как борьба италийского крестьянства за землю и политические права. Это была — mutatis mutandis — в своей основе та же борьба, которую вели некогда римские плебеи против патрициев, с той, конечно, существенной разницей, что она возродилась в новых условиях и на расширенной основе (т. е. в общеиталийском масштабе). И если борьба патрициев и плебеев завершилась в свое время отнюдь не победой широких слоев плебса, но более компромиссным результатом, а именно слиянием патрицианско — плебейской верхушки, то нет ничего удивительного, что и в данном случае плодами революции воспользовались не сами широкие массы, но некоторые — в то время наиболее деятельные и «перспективные» — фракции господствующего класса. Дело революции в принципе было завершено Союзнической войной, а гражданские войны второй половины I в. до н. э. — это уже последствия революции, ибо теперь борьба шла за то, в интересах какой группировки или фракции господствующего класса будут использованы и окончательно «приспособлены» завоевания революции.