Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

«Не только ветер и погода меняют облик этого поля. Сами солдаты посягают на мертвых — друзей или недругов. Если идешь по полю смерти после наступления темноты, то видишь зловещую картину ограбления мертвых.

Вот мелькнули тени, пинающие мертвые тела сапогами или тянущие их за руки или ноги. То и дело загорается спичка, когда мародер закуривает сигарету. Вот двое или трое солдат пытаются стащить с мертвого сапоги. Это удается не сразу. Сапог ведь нужен целый, и они действуют ножом или топором, и нога вместе с сапогом отделяется от мертвого тела. Они не отвечают на окрики, крадучись они поворачиваются спиной и под покровом темноты бесшумно исчезают, ступая по трупам.

Как-то я схватил одного из таких и забрал его с собой. Это солдат средних лет, по профессии приказчик, отец двоих детей. Он стоит передо мной, узкогрудый, худой. В кармане шинели кусок хлеба, пара смятых грязных сигарет, пропитанных талой водой, и сломанный гребешок. Все это он взял у мертвецов! Я отпускаю его.

Через несколько дней у моего связного появилась пара новых сапог. Бойкий юнец, не стесняясь, рассказывает, что эти сапоги стоили нескольких часов работы на поле мертвых. Затем у другого солдата появляется толстый серый шерстяной шарф с бахромой в узелках. Правда, в одном месте шарф разорван. И хотя он с поля мертвых, но теплый, очень теплый. На третьем — толстый ватник с коричнево-красными пятнами крови на спине. Но он защищает от ветра, и, в конце концов, это именно та вещь, которую он уже давно искал на поле мертвых».

Но бывали в Сталинградском «котле» случаи и похлеще. Один из них описывает в своей автобиографической книге «Сквозь ад за Гитлера» Генрих Метельман. Он вместе с товарищами убеждал немецкого майора-интенданта открыть ворота склада и взять все, что им требуется, иначе очень скоро все это достанется русским, которые уже «на хвосте», но майор этот, будучи страстным поборником порядка, требовал накладные.

«Вскоре вслед за армейскими солдатами к этому складу подъехали эсэсовцы. Старший из них, обершарфюрер, обращаясь к майору, произнес:

— Послушай, ты, недогадливый, хватит дурака валять, если не хочешь неприятностей на свою голову. Нам нужен провиант, причем сию минуту. Ни о каких накладных и речи быть не может. А если ты не отпустишь его нам, тогда насрать на твои запреты, и мы сами заберем все, что надо. Открывай, я тебе говорю, и это приказ СС!

Ну, подумал я про себя, это должно подействовать. Но я заблуждался, глазам своим поверить не мог, когда увидел, как этот зелененький Санта-Клаус шагнул к проволоке и стал почти вплотную к обершарфюреру.

— Говорите, это приказ СС, обершарфюрер? А кто вы, позвольте спросить? И кто вас уполномочил? Что вы вообще здесь себе позволяете?

После этого выхватил из кобуры пистолет и навел его на эсэсовца.

— Нет, обершарфюрер, — прошипел он. — В последний раз говорю вам — не отпущу! Я здесь ответственное лицо, представляющее штаб армии! И подчиняюсь только штабу армии! Не СС, никому больше! Прошу убраться отсюда подобру-поздорову.

Несколько секунд стояла полная тишина. Потом я услышал позади себя лязг металла, раздался выстрел, и пуля просвистела чуть ли не возле моего уха. Майор, неловко дернувшись, раскинув руки и, выронив пистолет, без звука повалился в снег. Мы все повернулись к центру группы, и тут я заметил у себя за спиной эсэсовца с пистолетом в руке. Никто не проронил и слова в упрек.

— Идиотизм, да и только! По-другому не назовешь, — досадливо произнес эсэсовец. — Этот недоумок получил то, что заслужил.

Двоим пришлось оттащить тело майора в сторону, чтобы распахнуть ворота, а потом мы все въехали за проволоку — эсэсовцы на грузовиках, я — на своем танке. Сбив прикладами замки с дверей, мы стали хватать первое, что попадалось под руку. Многие из нас, прошедшие огонь, воду и медные трубы, с довоенных времен не видели некоторые продукты. Мы глядели друг на друга, ухмылялись и поверить не могли своему счастью! В огромном помещении свисали с крюков говяжьи туши, свиные, телячьи. Там высились терриконы хлеба, огромные упаковки сливочного масла, шоколада, меда, ведерки с мармеладом. Конца не было нашим открытиям, а в одном из задних отсеков мы обнаружили ящики шампанского, коньяка, массу вин и шнапса. Если эсэсовцам, в чьем распоряжении были грузовики, было проще, то нам с погрузкой пришлось куда сложнее — мы заполняли любой кусочек пространства гастрономическими сокровищами. Где-то нашлись веревки, и мы привязали ими упаковки мяса и масла к башне танка. Вскоре моя машина стала походить на перегруженный мебельный фургон.

Пробравшись на сиденье водителя, я понял, что случись сейчас бой, мы бы оказались не на высоте».

На пересыльных пунктах и в самих лагерях немецким военнопленным пришлось страдать от рук своих же соотечественников либо бывших союзников. Гельмут Вельц вспоминает, что после посещения — перед отправлением в лагерь — бани и вошебойки у многих из них не стало хватать некоторых предметов одежды. «Очевидно, военнопленные, обслуживающие вошебойку, кое-что оставили себе на память, — пишет он. — Так и получается, что полковник выходит в одних носках, а майор в исподнем».

Попавшие в советский плен румыны получили там реальную возможность свести счеты с относившимися к ним с презрением немецкимм союзникамм. Воюя хуже немцев, они оказались намного лучше приспособленными к выживанию в условиях плена. Здесь румыны могли смотреть на немцев сверху вниз, поменявшись с ними ролями.

Бортрадист бомбардировщика Клаус Фритцше по опыту шестилетнего пребывания в советских лагерях для военнопленных назвал румын «фракцией лагерных властителей, которая работала преимущественно в кухне и на ее периферии». Вот, например, что происходило, по его воспоминаниям, в 1945 году в лагере, расположенном к северу от Дзержинска. Здесь военнопленные разных национальностей занимались добычей торфа. Точнее, торф добывали главным образом немцы, а власть во внутри-лагерном самоуправлении захватили румыны и сербы-изменники, воевавшие на стороне немцев. Немцы на общих работах торф добывают, а их балканские союзники в это время «блатуют», занимаясь кражей и разбазариванием продовольственных продуктов и обмундирования погибших, которых похоронили нагими. Жаловаться некому.

От такой жизни среди немецких пленных возникло движение под лозунгом: «Долой сербско-румынскую мафию!». Переломить ситуацию удалось с помощью немца родом из Румынии, прекрасно знавшего румынский язык, балканские и советские нравы. Он сумел «подставить» лагерных «аристократов». Ему удалось информировать «кого следует» о запланированной крупной краже продовольствия и обмундирования, организованной начальством лагеря в сотрудничестве с «самоуправленческой» верхушкой. Интернациональная группа воров попала в засаду.