Ричард Холланд - Октавиан Август. Крестный отец Европы

Антоний уже знал, что Децим Брут, еще один заговорщик, вряд ли уступит ему Северную Италию (так называемую Цизальпинскую Галлию) в качестве одной из проконсульских провинций, даже если он, Антоний дождется официальной даты передачи — 1 января. Децим командовал двумя легионами, которые в апреле, когда он прибыл, уже находились на месте; за прошедшее время Децим набрал еще войска, уже за свой счет. Новичков он обучал, посылая в небольшие карательные экспедиции против соседних альпийских племен — чтобы попрактиковались убивать в боевых условиях.

Антоний не сразу понял, какую это представляет опасность. Ему потребуется поддержка Лепида и его легионов (расположенных в Испании и южной Галлии). Однако Лепид, как родственник Марка Брута, имел связи в лагере оптиматов. Другие полководцы на западе — Планк (в Косматой Галлии) и Поллион (в южной Испании) — представляли собой еще менее надежных союзников, разве что Антонию удалось бы убедить их в своем полном превосходстве. Для этого консулу пришлось бы вытеснить Децима с ключевой позиции, позволяющей контролировать северо-западные пути в Галлию, чтобы Децим не смог предотвратить или задержать объединение цезарианских сил.

Вскоре Цицерон станет вещать Дециму о новой юридической доктрине, которую он, к собственному удовольствию, недавно изобрел. Согласно ей, наместнику провинции позволительно игнорировать официальный эдикт о передаче должности законному преемнику, если это, по мнению наместника, противоречит истинной воле сената, но сенат боится ее выразить.

Децим был только рад поймать его на слове. Что касается Гирция и Пансы, умеренных цезарианцев, которым с 1 января предстояло стать консулами, то Антоний уже достаточно надоел им своими махинациями с законом, и они были готовы в будущем предложить Цицерону поддержку, если он согласится жить недалеко от Рима, пока они не вступят в должность. Они не собирались в самый пик своей карьеры подчиняться Антонию, если ему удастся стать новым диктатором — пусть и не называясь этим запрещенным титулом.

Секст — оставшийся в живых сын Помпея — уже не считался официально врагом государства, поскольку предпочел принять выдвинутые Лепидом условия, позволявшие ему командовать разношерстной армией солдат и моряков.

Отныне они не мятежники — но и не твердые республиканцы, и уж конечно, не цезарианцы. Любить Антония Сексту было не за что, да и чувство сыновней привязанности предполагало сочувствие заговорщикам, однако Секст не собирался примкнуть к какой-либо стороне, пока с помощью судов не выяснит, возможно ли вернуть что-то из имущества отца, которое при Цезаре конфисковали и распродали.

Таким образом, в середине октября против Антония ополчились самые важные в стране социальные группы, включая большинство сенаторов, всех оптиматов и осмелевших убийц, а также тысячи солдат и ветеранов, в том числе и полководцев одного с ним ранга, которые поддерживали намерение Октавиана отомстить заговорщикам. Кроме того — и это тоже немаловажно, — против Антония были и многие простые граждане. Раньше они обвиняли заговорщиков в том, что, убив Цезаря, те пошатнули мир в стране, а теперь — Антония в том, что из-за собственных амбиций он рискует развязать новую гражданскую войну. Ведь если он возьмет столицу с четырьмя или пятью легионами, то пройдет совсем немного времени, и его враги превосходящими объединенными силами вторгнутся в страну, чтобы его выставить.

К этому времени Антоний осознал, какую ошибку совершил, позволив Бруту и Кассию так легко унести ноги. Консул понял, что его могут втянуть в гонку со временем: он должен успеть собрать свои разрозненные силы раньше, чем они соберут свои.

9 октября, когда Антоний уехал из Рима в Брундизий, он явно намеревался найти подкрепление и досрочно отобрать у Децима, самого ненавистного из заговорщиков, наместничество над Северной Италией.

Если Децим согласится уйти сам — тем лучше, если станет упираться — оправдает тем самым действия Антония, который стал вербовать на юге цезарианцев-ветеранов, чтобы увеличить армию, решить вопрос силой и казнить Децима в назидание прочим.

Теперь у Лепида, Планка и Поллиона появились и причины, и возможности объединиться с Антонием и предоставить свои легионы в его полное распоряжение. Сам Антоний тем временем послал коллегу-консула Долабеллу управлять Сирией, пока Кассий не узурпировал власть над этими землями. Если бы Антоний преуспел в своих затеях и убрал с дороги Децима, Кассия, Брута и Требония, он вернулся бы к политике временного соглашения с наиболее умеренными оптиматами, жаждавшими мира. Тогда он смог бы последовать примеру молодого Цезаря и, вместо того чтобы вариться изо дня в день в котле римской политики, возглавил бы на пять или десять лет огромное войско, добыл бы славу для себя лично и расширил границы державы.

Как аристократ по рождению и воспитанию, Антоний предпочитал именно такой путь к вершине — самый блестящий и самый захватывающий, и чтобы притом он мог устроить образцовый разгром любого, кто дерзнет поднять на него оружие. В свое время он с триумфом вернулся бы в столицу и получил бы консульство на длительный срок и жил бы, занимая — при поддержке войск — самое что ни на есть почетное положение, и всегда главенствовал бы в сенате, и никто не смел бы ему перечить.

Будучи гораздо беспощаднее по отношению к собратьям-аристократам, чем Помпей или Цезарь, Антоний вряд ли совершил бы ошибку вроде тех, из-за которых безвременно погибли два великих человека.

Однако каковы бы ни были планы Антония, Октавиан еще за несколько дней до отъезда консула из Рима предпринял меры, чтобы им помешать. С целью опередить соперника он послал в Брундизий своих людей, которые предложили македонским легионерам неслыханно большие взятки, если те отделятся от Антония и станут служить Октавиану. Каждый воин получал по две тысячи сестерциев единовременно и при выходе в отставку после окончательной победы — по двадцать тысяч (возможно, путем ежегодных выплат). Уставшим ждать легионерам, которым давно не платили, такое обещание показалось неслыханно щедрым, и неудивительно, что по прибытии в Брундизий Антоний оказался среди враждебно настроенных людей, не согласных с его условиями и платой.

Между тем Октавиан, запасясь немалыми средствами, лично прибыл в Кампанью в сопровождении Марка Агриппы и их общего богатого друга Гая Мецената и навербовал тысячи демобилизованных солдат Цезаря, которые в противном случае могли попасть к Антонию и воевать против Децима. То была, конечно, государственная измена, но и Октавиан, и его советчики, к которым теперь присоединились Гирций и Панса (если не Цицерон), наверняка уже подсчитали, что, незаконно набирая собственное войско, он немногое теряет. Раз уж Антоний приехал в Брундизий, он узнает от солдат и командиров о том, как усердно Октавиан старался их подкупить. Наследник Цезаря велел агентам распространять его предложения устным путем, но они еще и раздавали и расклеивали в казармах прокламации. Очень большая неосторожность; непонятно, кто дал распоряжение писать их и распространять. Ведь имея на руках такое доказательство, Антоний без труда объявил бы Октавиана врагом государства и затравил бы.