Михаил Заборов - Крестоносцы на Востоке

Настроения безысходности все глубже проникали в среду крестоносцев, запертых во взятом ими же городе. Одни, отчаявшись, впадали в религиозное исступление и с утра до вечера простаивали на коленях в антиохийских церквах, отбивая поклоны перед статуями и иконами Христа, девы Марии, святых угодников. На других бедствия осады подействовали в прямо противоположном направлении: изверившись в благополучном исходе, они утрачивали религиозный энтузиазм, которым раньше были в той или иной мере охвачены.

Разумеется, кое у кого религиозные побуждения уже изначально были чем-то внешним, поверхностным — главными представлялись добыча и земельные завоевания; тем не менее масса рьщарско-крестьянского войска воспринимала действительность не иначе как сквозь призму религиозного настроя.

Бедствия в Антиохии, породив упадочнические тенденции, обострили религиозную фантазию большей части рыцарей и крестьян и вместе с тем вызвали рост неверия в божественность Крестового похода: Бог явно обрекал на слишком тяжкие страдания тех, кто намерен был положить за него свою жизнь. В атмосфере религиозной экзальтации, которую к тому же подхлестнул голод, в расстроенном воображении иных участников похода стали происходить заметные сдвиги: появились галлюцинации; ночами то те, то другие крестоносцы, как оказывалось поутру, видели необычные, якобы пророческие сны. Им мерещились святые и апостолы, устами которых в этих сновидениях будто бы возвещал Свою волю Господь. Самые обыкновенные природные явления считались знамениями Божьими.

Конечно, в игре религиозно ориентированной фантазии превратно отражались мучительно переживавшиеся поиски выхода из реальных трудностей, столь неожиданно свалившихся на недавних победителей, но в их среде — обычное свойство религиозного сознания, религиозной психологии вообще! — факты такого рода интерпретировались как нечто вещее и пророческое. В религии самообману, самовнушению всегда принадлежала огромная роль. С наибольшей силой эти факторы действовали тогда, когда религиозные переживания вследствие каких-либо исключительных обстоятельств получали мощный импульс извне.

Именно так случилось во время пребывания крестоносцев в Антиохии, запертой Кербогой, в июне 1098 г. При этом словно бы полностью подвергнувшиеся самогипнозу верующие люди оказались не в состоянии отделить плоды собственной разгоряченной религиозной фантазии от умышленного обмана, с большим успехом предпринимавшегося в подобной ситуации служителями церкви, которые, сами тоже поддавшись — и с особой силой — такому самогипнозу, вносили затем этот обман в умы своей паствы.

Действительно, еще более накаляя и без того жаркую атмосферу религиозного возбуждения среди крестоносцев, попавших в беду, церковники, участвовавшие в походе, в свою очередь, стали усердно инспирировать "пророческие видения", будто бы являвшиеся воинам христовым, и чудеса, истолковывавшиеся как знаки Божьего расположения. Целый шквал чудес в течение короткого времени поразил осажденных! Скрытая от самих вдохновителей и участников, не осознававшаяся ими цель этих религиозных инсценировок, очевидно, заключалась в одном: в условиях тяжких неудач предотвратить неизбежное разочарование участников в святости крестоносного предприятия, поднять их воинский дух, еще жарче разжечь пламя религиозно-воинственного фанатизма. Только таким путем можно было сплотить и мелких рыцарей, и бедняков-крестьян вокруг князей-предводителей, скрасить перспективами райской жизни за гробом гнетущие будни и изнурительные тяготы похода и в конечном счете побудить его участников к энергичному отпору сельджукам.

…Вот какой случай рассказывает провансалец Раймунд Ажильский в своей "Истории франков, которые взяли Иерусалим". Этот церковный грамотей не был лишь сторонним зрителем описывавшихся им событий. Он исполнял обязанности капеллана (священника-исповедника и секретаря) графа Раймунда Тулузского и активно проводил в жизнь его политическую линию во время похода. А она была такова.

Когда блокированные в городе воины христовы дошли до отчаяния и голодные галлюцинации помутили разум многих из них, Раймунд Тулузский, претендовавший на Антиохию, счел момент подходящим для того, чтобы поднять собственный престиж в главах крестоносного воинства — в ущерб своему сопернику Боэмунду Тарентскому. С этой целью он решил воспользоваться услугами собственного капеллана, человека благочестивого и расторопного, умевшего блюсти интересы сеньора. Накал религиозных чувств крестоносцев создал обстановку, весьма благоприятную для осуществления задуманной в графском окружении религиозно-политической операции, призванной повысить шансы Сен-Жилля в борьбе с Боэмундом за овладение Антиохией. Крестоносцы пали духом, следовательно, нужно предпринять нечто из ряда вон выходящее, чтобы они воспряли. При этом источник их воодушевления (разумеется, божественный по происхождению) должен находиться поблизости от графа Раймунда Сен-Жилля. Лучше всего будет, если на этот источник их наведет богобоязненный и верный человек.

Капеллан графа постарался со всей ловкостью осуществить намерения своего сеньора, смысл которых, видимо, хорошо понял. Он отыскал в провансальском ополчении некоего бедняка, по имени Пьер Бартелеми, и тот однажды объявил споспешникам по оружию, что видел во сне — и не раз, а пятикратно! — апостола Андрея, открывшего ему следующее: в антиохийской церкви св. Петра будто бы зарыто копье, которым, по евангельскому сказанию, римский воин Лонгин пронзил бедро распятого на кресте Иисуса Христа. Если крестоносцы отыщут эту святыню, обагренную кровью Сына Божьего, они спасены! Такова, мол, Небесная Воля, возвещенная ему, Пьеру Бартелеми, апостолом Андреем в ночном видении.

Согласно повествованию Раймунда Ажильского, провансальский мужичок, удостоившийся откровения Небес, тотчас поведал о нем графу Сен-Жиллю. Тот, разумеется, горячо воспринял обнадеживающее известие провидца-соотечественника. Конечно, Пьер Бартелеми — простой селянин и одежонка на нем изорвана, но это куда лучше, чем если бы апостол Андрей явился рыцарю. Простолюдину крестоносцы, во сне и наяву грезящие о спасении, поверят скорее! Поручив Пьера Бартелеми капеллану Раймунду Ажильскому, граф незамедлительно распорядился произвести раскопки в церкви.

Туда отрядили 12 человек, рыцарей и священников, не считая самого Пьера Бартелеми. Всех прочих удалили из храма. Подняли плиту, стали рыть под ней землю. Копали довольно долго, целый день (14 июня 1098 г.), и наконец — о чудо! — уже в сумерках на дне ямы показался кусок ржавого железа. Как пишет Раймунд Ажильский, "благочестием своего народа склонился Господь показать нам копье. И я, который написал это, поцеловал его, едва только показался из земли кончик копья".