Габриэль Городецкий - Роковой самообман

В конечном итоге деятельность Шуленбурга в начале 1941 г., и особенно в решающем месяце мае, поддерживала в Сталине надежду на возможное дипломатическое разрешение конфликта и отвлекала его внимание от смертельной опасности, подстерегавшей совсем близко. Кроме того, Сталин еще больше убедился в том, что Черчилль в отчаянии старается втянуть СССР в войну, распуская слухи о «неизбежной войне» {1070} 1070 АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 361. Д. 2401. Л. 133-134. Майский — Наркоминделу, 10 апр. 1941; Ф. 017а. Дневник Майского. Л. 41 — 45, 85 — 87. 1 марта и 10 апр. 1941; Там же. Л. 121 — 122. 5 мая 1941. . Вместо того чтобы предостеречь Сталина, как часто утверждают, тайные переговоры укрепили его веру в возможность примирения с Гитлером. Как никогда подозрительный, Сталин пошел даже на рискованную операцию по перехвату немецких курьеров, везущих дипломатическую почту, в гостинице «Метрополь». Пока один из них был заперт в ванной, а второй застрял в лифте, почту сфотографировали. В отчетах Шуленбурга, как мы видели, внимание акцентировалось на его уверенности в стремлении Сталина к переговорам {1071} 1071 Sudoplatov P. Special Tasks. P. 123. .

Таким образом, вполне понятно мнение Татекавы, высказанное в Москве, что Гитлер и Сталин «встретятся где-нибудь на границе» {1072} 1072 АМВнР. Д. 51. П. 45. Оп. 1ш. Поп. 333. Л. 98. Стаменов — МИД, 25 мая 1941. . По словам Жукова, когда он пришел к Сталину в начале июня, то увидел на его столе письмо, адресованное Гитлеру {1073} 1073 Так Жуков говорил Безыменскому в 1960-х гг. . Когда Деканозо-ву не удалось попасть к Риббентропу после возвращения в Берлин 14 мая, он обратился к услугам Майснера, завязавшего тесные отношения с Кобуловым, резидентом НКГБ в Берлине. Свободно овладевший русским за время долгого пребывания в России, Майснер был человеком «старой закалки», служил при президенте Гинденбурге и, как считалось, был близок с Гитлером {1074} 1074 Berezhkov V. History in the Making. P. 59. . Он принимал участие, хотя и на вторых ролях, в переговорах с Молотовым в Берлине {1075} 1075 АВП РФ. Ф. 082. On. 23. П. 95. Д. 6. Л. 141 — 142. Донесение Семенова, 19 нояб. 1940. . Видимость переговоров, окончательно улетучившаяся к первой неделе июня, некоторое время занимала Сталина как возможность достичь нового соглашения с немцами. По словам Бережкова, молодого первого секретаря советского посольства в Берлине, он в самом деле «намекал, будто Рейхсканцелярия разрабатывает какие-то новые предложения по упрочению советско-германских отношений, которые фюрер в скором времени намерен представить Москве» {1076} 1076 Barros J., Gregor R. Double Deception. P. 150 — 159. Поскольку в распоряжении этих авторов, когда они писали свою книгу, не было советских отчетов, они не знали о трех важнейших встречах Деканозова и Шуленбурга, состоявшихся в первой половине мая. Полагаясь на хильгеровское изложение событий, они упоминают лишь об одной встрече, но неверно датируют ее 19-м мая. Поэтому они придают преувеличенное значение встречам с Майснером, целью которых было возобновление переговоров. Они соглашаются, что Майснер так и не признал факт этих встреч в своих послевоенных показаниях; в отчете Криппса, на который они опираются, говорилось в общих чертах о слухах насчет них. Не обнаружено никаких отчетов в Архиве Президента РФ и архивах органов безопасности. Остается лишь свидетельство Бережкова, тогда совсем юного, служившего переводчиком в посольстве. Однако, поскольку Майснер свободно говорил по-русски, услуги Бережкова именно на этих встречах не могли потребоваться. Потому о значении этих переговоров можно говорить лишь предположительно, и оно, конечно, второстепенное по сравнению со значением встреч Шуленбурга и Деканозова. Тем не менее, догадки Барро и Грегора совершенно верны, и этот эпизод, так или иначе, не умаляет их главного вывода о самообмане Сталина, который разделяет и автор данной книги. .

Тем не менее, ощущение, что один неверный шаг, будь то военная провокация или дипломатический промах, может вызвать войну, привело Сталина к осторожности, граничащей с паранойей. Это мешало работе разведки тем больше, чем ближе надвигалась война. Высказанное Шуленбургом на встрече с Деканозовым мнение, будто слухи могут послужить импульсом к войне, еще больше осложнило положение, удерживая посольства от поисков сведений о замыслах немцев и лишая русских важнейшей информации. Яркий пример — отчаянные и безнадежные попытки англичан передать Майскому полученную с помощью «Энигмы» информацию перед самой войной {1077} 1077 См. далее с. 341. . Но нечто подобное происходило в каждом советском посольстве: послы фанатично соблюдали инструкции, информация просеивалась и грубо перекраивалась в соответствии со взглядами, которых придерживались наверху. Так, например, когда финский посол в Стамбуле сообщил своему советскому коллеге точные сведения о присутствии 125 дивизий на советской границе, Виноградов оборвал его циничной репликой: «Господин посланник сам считал эти дивизии?» Вместо того чтобы побеседовать об этом поподробнее, он с гордостью верноподданнически докладывал Москве, что «не стал продолжать с финном разговор по этому вопросу, переведя его на отвлеченную тему» {1078} 1078 АВП РФ. Ф. 0132. Оп. 24а. П. 236. Д. 8. Л. 42. Отчет Виноградова о встрече с Коскиненом, 24 мая 1941. .

Большая часть донесений разведки о намерениях немцев, переданных Сталину, несмотря на то что в основе их лежали сведения о реальных военных приготовлениях, приобретали двусмысленное звучание, если подходить к ним предвзято. Показательно в этом отношении донесение о беседе фон Папена и турецкого президента Иноню, в ходе которой последний выразил озабоченность по поводу возможной встречи Гитлера и Сталина. Германский посол успокоил его, высказав мнение, что, даже если «взаимоотношения между Германией и Россией и станут более близкими», Германия будет «продолжать пристально следить за позицией России и что Германия считает себя достаточно сильной для ведения войны и на Восточном фронте». Вместо того чтобы распознать угрозу, очевидную для нас в свете последующего германского вторжения, Сталин склонен был видеть в донесении доказательство того, что такая встреча и улучшение отношений действительно стоят на повестке дня {1079} 1079 Секреты Гитлера. С. 131 — 132. Меркулов — Сталину, Молотову и Берии, 26 мая 1941. .

Даже те сообщения разведки, которые задним числом кажутся нам самыми убедительными, при тогдашнем настроении в Кремле можно было толковать двояко. Надежный и опытный военный атташе в Бухаресте узнал от своего информатора, побывавшего в германском Генеральном штабе, что тщательная подготовка к кампании завершена и начала войны ожидают в июне. Он был уверен: если война не разразится в 1941 г., это можно считать «чудом». Однако затем он допускал предположение, оказавшееся для Сталина более привлекательным, будто Гитлер ведет «какую-то совершенно утонченную игру». Это подчеркивалось тем фактом, что Гитлер, казалось, избегал каких-либо определенных заявлений о своих намерениях относительно Москвы или переговоров со странами, граничащими с Советским Союзом. Не говорил он о войне и с японцами. Сообщение о том, что «нет ни одного человека, который имел хотя бы малейшее сомнение в немедленной победе над СССР», можно было рассматривать как элемент войны нервов. Такое толкование подкреплялось признанием, что в Берлине отдают себе отчет: оккупация может повлечь за собой катастрофический развал экономики. Таким образом, оставлялось на усмотрение Сталина — соглашаться или не соглашаться с «уверенностью» информатора в том, что война стала «неизбежной» и немецкая армия окажется в Москве «скорее, чем мы можем себе представить» {1080} 1080 ГРУ ГШ РФ. Оп. 24119. Д. 1. Л. 864-874. Ещенко, Бухарест — Голикову, 28 мая 1941. .