Игорь Фроянов - Грозная опричнина

В этом Судебнике наше внимание привлекает ст. 98, гласящая: «А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, а как те дела с государева докладу и со всех боар приговору вершается, и те дела в сем Судебнике приписывати» {324} . В исторической науке эта статья породила многолетние споры, вращавшиеся вокруг вопроса о политическом статусе Боярской Думы в России середины XVI века. Еще В. О. Ключевский, имея в виду данную статью Судебника 1550 года, утверждал: «В XVI в. было формально утверждено политическое значение думы: боярский приговор был признан необходимым моментом законодательства, через который должен был проходить каждый новый закон, прибавлявшийся к Судебнику» {325} .

Н. А. Рожков, рассматривая период с конца XV века до половины XVI столетия как «первый, зачаточный период развития самодержавной власти русских государей», пришел к выводу о том, что «этот период закончился временным торжеством боярской олигархии, выразившимся не только в том определяющем влиянии, какое принадлежало «избранной раде» до шестидесятых годов XVI века, но и в юридической норме, внесенной в Судебник 1550 года, по которому новые законы должны были устанавливаться «с государева указа и со всех бояр приговора » {326} . По Н. А. Рожкову, следовательно, и Боярская Дума, и Избранная Рада — органы боярской олигархии, взявшей в середине XVI века верх над самодержавной властью, что было юридически оформлено Судебником 1550 года.

Согласно В. И. Сергеевичу, «организованный Сильвестром и Адашевым совет похитил царскую власть, царь был в нем только председателем, советники решали все по своему усмотрению, мнения царя оспаривались и отвергались; должности, чины и награды раздавались советом. Это говорит царь, это подтверждает и противник его, кн. Курбский. Но избранная рада не ограничилась одной практикой, ей удалось оформить свои притязания и провести в Судебник ограничения царской власти». В. И. Сергеевич ссылается на ст. 98 Судебника 1550 года, предлагая следующий ее комментарий: «Для дополнения Судебника новыми законодательными определениями требуется приговор «всех бояр». Это несомненное ограничение царской власти и новость: царь только председатель боярской коллегии и без ее согласия не может издавать новых законов. Жалобы Грозного были совершенно основательны. Требование Судебника о приговоре «всех бояр» относится к будущему и, конечно, никогда не было приведено в исполнение; в настоящее же время царя ограничивал не совет всех бояр, а только некоторых». В. И. Сергеевич задается вопросом: «Из кого же состоял этот совет, продиктовавший ограничение царской власти?» И отвечает: «Судя по тому, что Курбский называет его «избранной радой», надо думать, что в состав его входили не все думные люди, а только некоторые из них, избранные. Во главе этого совета стояли поп Сильвестр и окольничий Алексей Адашев» {327} .

Построения В. И. Сергеевича в довольно мягкой форме оспорил С. Ф. Платонов, который по поводу утверждения ученого о том, что Сильвестр с «угодниками» провел в Судебник ограничение царской власти, замечал: «Осторожнее на этом не настаивать, но возможно и необходимо признать, что для самого Грозного боярская политика представилась самым решительным покушением на его власть» {328} . Более энергично и определенно с критикой взглядов В. И. Сергеевича выступил М. Ф. Владимирский-Буданов. Он исходил из убеждения, что Боярская Дума «есть учреждение, не отделимое от царской власти; поэтому, подобно правам этой последней, права Думы не были определены законом, а держались как факт бытовой, на обычном праве» {329} . По мнению исследователя, ко времени Сильвестра и Адашева «относятся самые мудрые меры ограничений боярского произвола», а отнюдь не самодержавной власти {330} . М. Ф. Владимирский-Буданов приводил факты, которые, как ему казалось, вели к «неизбежности совсем отказаться от идеи об ограничении царской власти Судебником» {331} .

Критические замечания последовали и со стороны М. А. Дьяконова: «Ограничение царской власти, бесспорно, крупный исторический факт, который должен быть подготовлен предшествующими историческими условиями. Но каковы же эти условия? Проф. Сергеевич не приводит никаких новых указаний и ограничивается лишь общеизвестными выдержками из переписки Курбского с Грозным в довольно обычном ее освещении. Немногие его замечания могут показаться и не вполне последовательными» {332} . Отвечая на вопрос о том, что же означает формула Судебника 1550 года «с государева докладу и со всех бояр приговору», М. А. Дьяконов утверждал: «Она означает то же самое, что и другая формула — «государь указал и бояре приговорили», т. е. совместное решение вопроса государем и всеми наличными членами боярской думы, и ничего более» {333} .

Несмотря на эту критику, идеи В. И. Сергеевича не заглохли. В работе М. Н. Покровского «Боярство и боярская дума» они приобрели еще более радикальный характер, Статью 98 царского Судебника 1550 года М. Н. Покровский именовал «феодальной конституцией середины XVI в.» {334} . Главный смысл ее заключался в том, что «московский великий князь, только что ставший царем, не мог издавать никаких законов без согласия боярской думы». М. Н. Покровский, подобно Н. А. Рожкову, в статье 98 видел «высший момент торжества феодальной знати» {335} .

Когда в конце 30-х гг. XX века историческая концепция М. Н. Покровского была низвергнута с научного пьедестала, подверглись критике и эти его представления о Боярской Думе середины XVI века. К. В. Базилевич, принимавший участие в борьбе против, как тогда выражались, «антиленинских, антиисторических взглядов М. Н. Покровского», писал: «Еще в начале XVI в. Боярская дума не могла помешать великому князю решать важнейшие дела «сам третей у постели». Было бы ошибочным рассматривать законодательные функции Боярской думы как ограничение законодательных прав царской власти. Появление ст. 98 Судебника 1550 г. не помешало Ивану IV действовать в ближайшие годы после принятия этого Судебника независимо от боярского приговора в важнейших вопросах внутренней политики» {336} .

И. И. Смирнов поставил М. Н. Покровского в один ряд с В. О. Ключевским и В. И. Сергеевичем, поскольку все они «единодушны в понимании содержания ст. 98 и оценке ее политического значения как закона, утверждающего господствующую роль Боярской думы, боярства в верховных органах власти» {337} . Одно из важнейших обстоятельств, препятствующих такому пониманию, И. И. Смирнов усматривал в том, «если ст. 98 Судебника 1550 г. знаменует собой «момент высшего торжества феодальной знати», то очевидно, что Судебник 1550 г. не может являться антибоярским кодексом, направленным на ограничение роли боярства в управлении и имеющим целью укрепление аппарата власти и управления централизованным государством» {338} . Более обоснованной И. И. Смирнову показалась точка зрения М. Ф. Владимирского-Буданова и М. А. Дьяконова: «Аргументация, развитая М. Ф. Владимирским-Будановым и М. А. Дьяконовым, с достаточной убедительностью доказывает ошибочность трактовки ст. 98 Судебника 1550 г. как конституционного закона, внесшего коренное изменение в характер государственной власти Русского государства. Основной их вывод, — что ст. 98 говорит об обычном порядке, в каком происходило издание новых законов в Русском государстве, — является совершенно верным и должен быть принят» {339} . И. И. Смирнова, правда, не удовлетворила позитивная часть построений М. Ф. Владимирского-Буданова и М. А. Дьяконова {340} . Что предложил он взамен? Историк говорит: «Боярская дума во второй половине XVI в. представляла собой одно из звеньев в государственном аппарате Русского централизованного государства, и хотя аристократический состав Думы давал ей возможность занимать позицию защиты княжеско-боярских интересов, но как учреждение Дума являлась царской Думой, собранием советников царя, к выяснению мнений которых по тем или иным вопросам обращался царь, когда он считал это нужным. Поэтому видеть в обсуждении закона в Боярской думе нечто похожее на обсуждение закона в парламенте — значит совершенно произвольно переносить на Боярскую думу Русского самодержавного государства черты законодательных учреждений конституционного государства. По тем же самым основаниям нельзя видеть в обсуждении законов в Боярской думе ограничения царской власти» {341} . Что касается ст. 98 Судебника 1550 года, то она «не дает никаких оснований для вывода об ограничении Судебником власти царя. Подобная интерпретация ст. 98 не имеет под собой объективных данных и историографически может быть лишь истолкована как одно из выражений либеральной идеологии историков направления В. О. Ключевского» {342} .