ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.

Тем не менее события во Дворце Правосудия подтвердили правоту Робеспьера и остальных: даже арестованный Дантон пытался поднять мятеж против Комитетов [152]. Его голос в зале гремел так, что дрожали стекла окон, а возбужденный народ уже начинал кричать: «Свободу Дантону!» С презрением он опровергал все возводимые на него обвинения, требовал вызова свидетелей и в особенности поносил Робеспьера и Сен-Жюста. Не признавая нынешнего суда, он взывал к суду потомков. Подхватив перчатку, брошенную ему в Конвенте, он также через головы собравшейся вокруг трибунала толпы обращался к отсутствующему здесь Антуану: «Сен-Жюст, ты слышишь меня: ты ответишь перед потомством за клевету, брошенную против лучшего друга народа, против его самого горячего защитника! Все мое существо содрогается от этого списка мерзостей, которые перечислены в твоем обвинительном акте!»

Сен-Жюста глубоко возмутило упоминание о суде потомства человека, до ареста смеявшегося над этим самым судом и занимавшегося грабежом национального достояния, в то время как народ, защитником которого он себя выставлял, жил впроголодь [153]. Он сделал выговор Фукье-Тенвилю, прибежавшему в Комитет в перерыве заседаний с отчаянной мольбой спасти положение – ситуация выходила из-под контроля. «Ты не владеешь ситуацией, Фукье? – спросил его Сен-Жюст. – Может быть, потому, что не хочешь ей овладеть? Ведь Демулен, кажется, твой двоюродный брат, и именно по его протекции ты попал на свою должность в трибунал?»

Отпустив изрядно струхнувшего Фукье, Сен-Жюст задумался: Дантон все еще не был побежден. Вызов депутатов-свидетелей в трибунал был исключен: процесс утонул бы в бесконечных прениях, а большинство свидетелей встали бы на сторону обвиняемых. Нужен был какой-то сильный ход, чтобы переломить ситуацию. И здесь очень кстати пришелся появившийся как раз вовремя донос Лафлотта…

Как и рассчитывал Сен-Жюст, зачитанный на третье утро процесса в Комитетах донос Лафлотта о готовящемся мятеже в тюрьмах и трибунале поразил членов правительства. Смутились даже тайно сочувствующие Дантону Ленде и Рюль. Комитеты единодушно поручили Сен-Жюсту продолжить в Конвенте обвинение дантонистов в готовящихся мятежах.

Уже через несколько часов он поднимался на трибуну с наспех написанным докладом «О новом заговоре». Запуганное Собрание единодушно согласилось с единственным доводом Сен-Жюста, что дерзость на суде подсудимых и их попытка поднять мятеж является достаточным доказательством их преступления, так как невиновный не восстает против закона. А Фукье-Тенвиль получил декрет, дающий ему права лишать подсудимых слова при малейшей попытке оказать «сопротивление национальному правосудию» и завершить процесс в их отсутствие. Возмущенные дантонисты, которым отказали фактически вообще в какой-либо защите и, в первую очередь, в вызове свидетелей, пытались протестовать и были немедленно выведены из зала. Через несколько часов они были казнены.

Теперь он сам вызывал ужас. Словно эстафета Марата перешла к нему: когда он, высокий, стройный, в элегантном светлом костюме, с пышным галстуком, длинными надушенными волосами и серьгой в ухе, с высоко поднятой неподвижной головой, всем своим видом напоминая чудом избегнувшего гильотины аристократа, ни на кого не глядя, входил своей странной негнущейся походкой в зал заседаний Национального конвента, депутаты (после парижской санкюлотской революции в мае-июне прошлого года большей частью поснимавшие парики и пышные галстуки, чтобы быть «ближе к народу») безмолвно расступались перед ним, кто-то даже отшатывался и прижимался к стенам. А он всходил на трибуну, надменно окидывал зал (те, на кого падал его «режущий взгляд», опускали головы) и начинал говорить. Речи его в эту весну II года Республики не отличались разнообразием. Лишенным интонаций голосом он обвинял в контрреволюции левых, правых, умеренных и иностранцев, живущих во Франции.

Но если вызывающий ужас своим безобразным видом, страшный кривляющийся Марат только пугал Собрание, внешняя красота облика и молодость его «заместителя», не пугавшего депутатов, а осуществившего кровожадные намерения покойного Друга народа на практике (стоило только посмотреть на опустевшие скамейки вокруг в зале), вызывали еще больший ужас. Казалось, вместе с появлением на трибуне этого холодного молодого человека в Конвенте незримо разворачивает крылья сам Ангел Смерти.

Сен-Жюст, слишком поглощенный собой и своей работой, долго не знал, с кем его сравнивают шепчущиеся за его спиной депутаты. Впервые настоящее отчуждение в Конвенте он почувствовал 16 жерминаля [154], в день казни Дантона. Когда Антуан, идя на утреннее заседание, поднимался по лестнице Национального Дворца, какой-то незнакомый депутат (один из тех, кто за полтора года ни разу не поднимался на трибуну), быстро сбегавший вниз, почти столкнулся с ним на лестничном повороте. Увидев, на кого он налетел , представитель судорожно отшатнулся, и на его лице явственно проступил ужас.

Сен-Жюсту почему-то сразу вспомнился отец Ламбер, увидевший в нем после блеранкурской манифестации 15 мая 1790 года живого Ангела-истребителя. Чуть позже в зале на лицах некоторых депутатов Антуан разглядел похожее выражение, но отнес это к волнению самого момента: все знали, что в эти самые минуты телеги Сансона с Дантоном и другими представителями (бывшими представителями!) проезжали по улице Конвента по направлению к гильотине.

Страшная тень еще живого, но уже везомого на убой титана Дантона витала над Собранием, – тень осужденной в его лице коррупции, приравниваемой теперь к контрреволюции. Сен-Жюст знал, что многие депутаты с этого дня по-настоящему почувствовали себя уязвимыми, но не знал, сколько из них нажились на скупке национальных имуществ, – не большинство ли? Но сколько бы их ни было, язву надо было выжигать каленым железом. Точнее, вырезать треугольным ножом гильотины…

Сен-Жюст только подумал об этом, а его соратники по борьбе с Дантоном уже начали действовать: сначала «инквизитор» Вадье, глава Комитета безопасности, а затем и Кутон выступили в Конвенте с предложением, чтобы все депутаты предоставили отчеты о своем имущественном положении, с тем чтобы выявить незаконно нажитые состояния.

– Пусть каждый из нас даст моральный отчет о своей политической деятельности, пусть заявит: я имел такую-то профессию до того, как был избран представителем народа; я имел такое-то состояние, а сейчас оно вот такое, а вот такие у меня были средства, благодаря которым оно возросло; если же я солгал, пусть я навлеку на свою голову возмездие нации.