Сергей Скибин - История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы

Одобрение Николаем I стихотворения «Клеветникам России» оживило в Пушкине кратковременную надежду на возможность повлиять на правительство с помощью газеты и соединить мощь власти с неподкупностью честной журналистики. Однако эти надежды не сбылись: правительство сочло, что общественные недуги и противоречия опасно обсуждать публично и гораздо спокойное либо не открывать новые органы печати, либо прикрыть старые, если они допустят отступление от официальной точки зрения.

На протяжении 1830-х годов душевное состояние Пушкина не однажды подвергалось суровым испытаниям. Один и тот же год был наполнен и радостными, и спокойными, и тревожными минутами. Пушкин не чувствовал себя в полной безопасности, и его положение не было устойчивым.

Так, предположительно, в одном и том же 1833 г. были написаны «Не дай мне, Бог, сойти с ума…» и «Осень». В одном из них развита тема безумия, а в другом поэт пишет о полноте творческих сил.

«Не дай мне Бог сойти с ума…» (1833)– одно из самых мрачных и странно иронических стихотворений Пушкина. Оно написано от лица человека, свободу которого угрожают ограничить и уничтожить. Жить в обществе без личной свободы разумному человеку тяжко и невыносимо. Но жить в обществе неразумному человеку невозможно, ибо нет ничего страшнее такого несчастья:

Лирический герой допускает, что жить без разума и общества очень даже можно, причем жить полной жизнью, ощущать ее радость и быть счастливым. Однако общество, приняв разум в качестве жертвы на алтарь свободы, свободу как раз и отнимет, и потому отказ от разума бессмыслен: как только я лишусь разума, вот тут-то посадят на цепь и за решетку. Участь человека будет подобна бессмысленному зверьку и клиническим сумасшедшим, которые слышат свои крики, брань смотрителей, визг и звон цепей.

Лирический герой стоит на распутье и не видит выхода: наделенный разумом, он лишен свободы, но, пожертвовав разумом, он окажется заключенным сумасшедшего дома. Вырваться из общества на волю лирический герой не может. И тогда из двух зол он выбирает первое – с разумом без воли. В итоге размышлений он приходит к тому, с чего начал. Этот круговорот мыслей о своей судьбе вынужденно трагичен. Его не избыть. Все жертвы – напрасны.

Едва Пушкин пришел к этой мысли, как тотчас же ее и опроверг. Да, круговорот в бытии, в самой жизни есть, но он может быть преодолен созерцанием красоты в природе и творчеством. Для того и существует переживание красоты, для того и существует искусство, чтобы раздвинуть границы мироздания. Но и в повседневном быту, в обычном житейском мире, не замечая того, человек преодолевает трагизм повторений. Именно эти раздумья стали темой стихотворения «Осень».

«Осень» (1833).Ни одно время года не вызывало в поэте такого очарования и душевного подъема, как осень.

Обычно осень в поэзии связана с настроениями грусти. Она вызывает в человеке мысль об убывании жизни, о скором погружении природы в зимний сон. Пушкин, напротив, изображает увядание природы как могучее проявление жизни. При этом в «Осени», как и в других стихотворениях 1830-х годов, Пушкин сосредоточен на общечеловеческих чувствах универсального душевного опыта.

«Осень» открывается стихами:

Здесь в переносном значении употреблен только один глагол – отряхает, но и он привычен для обиходного языка: отряхают пыль с дорожного платья и т. д. Все остальные слова употреблены в прямых значениях: октябрь уж наступил – точное обозначение времени года, последние листы – единственные из оставшихся, нагие ветки – голые. Картина, нарисованная Пушкиным, исключает личное, индивидуальное восприятие и передает всеобщее, универсальное, характерное для человеческого опыта вообще. Точнее можно бы сказать так: личная точка зрения Пушкина здесь тождественна всеобщей, индивидуальное и общее совпадают. Но вот Пушкин в той же «Осени» пишет:

Читая эту строфу, уже никак нельзя сказать, что личное, индивидуальное восприятие и выражение из нее исчезли. Напротив, поэт прямо признается именно в своем лично окрашенном чувстве: «Приятна мне…». Да и сами восклицания не оставляют сомнений относительно личностного характера переживания. Однако выражение унылая пора вовсе не является только принадлежащим Пушкину. Это выражение – синоним осени, и так ее называют все европейцы от мала до велика. А разве та же осень не вызывает восхищения и разве не всеобщие чувства отражены в восклицании Очей очарованье? Значит пушкинское личное восприятие совпадает со всеобщим. Картина природы проникается авторским лиризмом тогда, когда она уже «заражена» лиризмом всеобщим. Или напротив: для Пушкина лирическое то, что лирично для человечества, что лирично для всех. И далее в строфе множатся эти всеобще – «безличные», принадлежащие всем и никому, индивидуально не маркированные приметы осени: «ветра шум», «свежее дыханье», «мглой волнистою покрыты небеса», «редкий солнца луч», «первые морозы», «отдаленные седой зимы угрозы», причем некоторые выражения, например «седая зима», чисто народные, уходящие в глубь веков. Речь идет не только о точных, ясных приметах осени, о прямых признаках природы, но и обо всех знакомых, известных и памятных, универсальных и всеобщих.

Было бы, однако, неверно думать, будто личное, индивидуальное поэтическое чувство природы подавлено в лирике Пушкина всеобщим, общечеловеческим. В строках

личное и всеобщее, универсальное уравнены, но так, что индивидуальное переживание Пушкина скрыто и проступает после известного интеллектуального напряжения, аналитического усилия.

Сначала на первом плане оказываются пышное увяданье, багрец и золото. Пышное увяданье – эмоционально переданное объективное состояние осенней природы и ее опять-таки обычное переживание человеком; «багрец» и «золото» – предметные признаки осени, ее характерные красные и золотые цветовые тона. Однако за этими прямыми, объективными и всеобщими признаками и универсальными переживаниями скрыто личное и углубляющее картину пушкинское индивидуальное, личное переживание. Пышное увяданье – это последний расцвет природы на пороге смерти, который ощущается особенно остро, проникнутый светлой печалью, – чувством, преимущественно переживаемым Пушкиным. Багрец и золото – это не только краски увядающей осени, но и цвета царских одежд. Кроме того, багрец – цвет крови, цвет жизни. Пышное увяданье – это величественно-торжественный миг жизни в своей предсмертной красоте и наполняющее душу светлой грустью тихое прощание осени, последний привет жизни перед ее неминуемым изнеможением. Вот это, чисто пушкинское восприятие осени, сдержанное и спрятанное за привычным и обыденным, бесконечно их углубляет и возвышает, превращая во всеобщее и универсальное. Однако личное, индивидуальное восприятие не спорит, не конфликтует ни с обыденным и привычным, ни со всеобщим и универсальным. Они выступают для индивидуального выражения источником и целью. Личное восприятие и выражение возникают на фундаменте обычного и всеобщего, лирика вырастает как переживание эпической картины жизни, а эпическая картина жизни выступает проникнутой лирическим чувством.