Василий Лебедев - Искупление

- А Тверь?

- А Тверь... Не дождалась Тверь Литву: Ольгерд как глянул на силу московску - так и ушел скороспешно.

- А Орда?

- Орда токмо ярлык выслала Михаилу, а войско не послано, ныне видит Мамай: Москву надобно не набегом лихим брать - того вельми мало, - а войною великою... Не-ет, Мамай не дурак. А я-то высиживаю, мню, что-де Мамай сгоряча набежит на Москву - ан нет!

- Ужель и Мамай в испуге?

- Такого, Епифан, за Ордой не водилось прежде да и ныне, при Мамае прегордом, не быть тому.

- А чему быть?

- Вестимо, чему: великому нашествию всей Орды!

- Господи, помилуй!.. - отпрянул от стола Епифан и закрестился торопливо, будто руку обжег.

Уже догорела свеча, а князь Олег и Епифан Киреев так больше и не вымолвили ни слова, молча доедая жаркое. За шатром укладывалась малая дружина. Где-то ржал конь и ругался Князев подуздный.

Лебедь кричал над озером всю ночь.

9

Михаил Тверской стоял на стене города. Один. Стрелы шоркали порой рядом, падали за раскатом дубовых стен, у домов, где мальчишки с криком кидались за ними, набивая колчаны. Не потому князь был один, что стрелы несли смерть, а потому, что никто сейчас не осмеливался приблизиться к нему: гневен и грозен был Михаил. Шлем надвинул на глаза, а из-под него выбивало слезы. Текли они по впалым щекам (не спал уже две недели), дрожали на широкой бороде. "То есть бесчестие мне!" - жарко шептали его багровые толстые губы. Узловатая, мужицкая рука в ярости сжимала рукоять тяжелого меча. Ольгерд ушел!

Михаил Тверской сумел оценить боевое искусство князя Дмитрия. Войска его приступили толково: в четыре дня навели два моста через Волгу, обложили Тверь плотным кольцом - мышь не проскочит. Весь день после этого готовились лезть на стены, а потом весь день тверитяне били их, пока те не отступили. Наутро затрещали окрестные леса - рубили лес москвитяне, а еще через день уму непостижимо! - весь город был охвачен плотным тыном. Его москвитяне двигали все ближе и ближе к стенам, укрываясь за ним от стрел защитников, и вот настали дни новых приступов. Кровь лилась под стенами и на стенах еще несколько дней. Было видно, что Дмитрий не отступит. Вся надежда была на Ольгерда, и тот подошел. К тому дню войско князя Дмитрия почти вплотную придвинуло тын, накидало к стенам приметы, подняло многоярусные туры, с которых стрелки лучного бою без устали били по стенам Твери. Загорелся мост у Тмакских ворот, загорелись стрельни-цы. Весь город был при стенах, и тверитяне потушили огонь. Тут мог бы настать перелом сражению: москвитяне не успевали мертвых оттаскивать, в дыму задыхались, да Ольгерд не ударил и даже ближе не подошел. Тогда Михаил растворил Тмакские ворота и вместе с воеводой Петром Хмелевым вырвался во главе трех полков. Большие силы москвитян были в тот час на отводе, и тверитяне, растекшись вдоль тына, посекли Дмитриевы сотни лучников, пожгли завалы-засеки, туры и приметы... Вот бы когда ударить Ольгерду! Но подошли новгородцы...

Снова москвитяне придвинули тын, туры, навалили приметы, снова разили защитников стрелами, а час назад Петр Хмелев, Митька, племянник, Иван, сын, да десяток бояр сделали новую вылазку, И вот уж Ивана вынесли из пекла с порубленным плечом. Жена его, Мария, дочь Кестутова, воет - на стене слышно. Пали там чуть не все бояре и даже осторожный Микита Седов. Митька, племянник, уже в воротах получил стрелу в зад, долго теперь не будет похваляться, как брал беззащитную Кистму да вывозил двадцать восемь возов добра. Петру Хмелеву правую руку в локте булавой вышибли - побежал к церкви с воем, локоть мочить в святой воде...

- Уймите ее! - крикнул князь Михаил, резко повернувшись к сотнику, что стоял на втором сверху приступе, пряча голову от стрел.

Дружинники кинулись к Марии, силой повели к Князеву терему. Следом несли Ивана. Кровь капала на песок. Песок, сырой от воды, темнел, а князю Михаилу казалось, что кровь сына отемнила его.

У ворот, суясь туда настырно и дико, толпились ба-бы-тверитянки. Они кидались на тела тех, кого удалось вынести из вылазки. Одна зашлась в заполошном крике, обхватя белокурую голову мертвеца: "А, Ванюшень-ка мой, ягодиноче-ек!"

"Сын!" - мелькнуло в голове Михаила. И тут он услышал такое, что всегда казалось ему невозможным и чего он невольно ждал всякий раз, когда велел подымать полки. Такое не раз слышал он в горящей Костроме, в Торжке, в Ярославле, в деревнях, селах, на погостах и даже в монастырях московских, но тут, за дубовыми стенами его вотчинного города Твери, это раздалось впервые:

- Будьте прокляты вы все, князья да бояре! Гореть вам, смертоубийцам, иродовому колену, веки вечные! Ва-анюшка ты мой! Соколик ты мой! Убили тебя, сол-нышко мое ясно! Почто ушел ты от меня вослед за батькою? Ирроды-ы! - вдруг еще громче закричала баба, подняв темные, убитые работой кулаки, протягивая их к князю, будто рукавицы над белой кожей сухих тощих рук.

- Уберите ее! - сорвался Михаил.

Но прежде чем подскочили к ней дружинники, она еще крикнула великому князю:

- Власти тебе восхотелося, великий княже? Добрища мало тебе? На! Бери еще! - Она сорвала ожерелье из разноцветных камешков - верно, сын собрал из голышей, отысканных на волжском плесе, и бросила наверх, к князю.

Камешки дождем просыпались по стене. Иные стукнулись по дубовому бревну раската и упали наружу, В тот же миг и как будто в то же место ударили сразу две стрелы.

- Сотник!

- Что повелишь, княже?

- Беги ко владыке Евфимию! Стой, дурья башка! Пусть бьют в тяжкой! Я следом иду.

Князь Михаил последний раз глянул со стены на ряды московского войска, двигавшиеся к стенам на смену тех, что высидели за тыном полдня. Щиты плотной коростой надежно прикрывали головы, груди воинов - чьи-то живые души, по ком матери еще не плачут... Увидал вдали, далеко справа, на самом берегу Волги голубой шатер князя Дмитрия, и шатер этот показался ему несокрушимой ледяной горой.

* * *

- ...и всяка ворога треокаянна сокруши и дару-уй победу великому кня-язю-у! - пел владыка, и тянулись за ним высокие голоса, чистые, как небо в окошках соборной церкви.

- Какую победу, владыко? - сгремел на всю церковь Михаил. - Почто в тяжкой не звонишь? Гони звонаря на колокольню! Бери иконы святые, хоругви обильны, ступай за стены ко князю Дмитрею Ивановичу!

Евфимий приблизился к великому князю, осенил его крестом.

Михаил глянул в глаза епископа, но не склонил по обыкновению головы, а продолжал смотреть молча. Вдруг непонятно и страшно стало Михаилу Тверскому благословение, которым сопровождал епископ все выступления тверского войска на земли единоверных москвитян. Как могли эти самые старческие уста, что алели в седой бороде, произносить хвалу победам, испрашивать победы у бога - победы над единоверными братьями?