Василий Лебедев - Искупление

Дмитрий верно понял все это и не торопил гостя, лишь подвинул ему свой столец, крытый алым сукном.

10

Служба у великого князя - место хлебное, денежное и почетное, но Елизару Серебрянику многое тут было не по душе. Томимый неизвестностью, куда еще пошлет великий князь? - он особенно страдал в походах, участившихся в последние годы. Возвратясь из Орды, он пожил немного во Пскове у брата. Город ему полюбился, и Халима довольна была вольным городом, где если и подсмеивались над нею, то беззлобно, а ее дочь, родившуюся там, люди и вовсе полюбили - черноглазая, смуглая, она уже нажила молочные зубы и теперь красовалась белозубой улыбкой. Станом, кажись, пойдет в Елизара, но сам Елизар пока не выискивал в ней грядущие стати: мала еще, чего там видно на пятом-то году от роду? По жене и дочери он тосковал сильно, тоску эту сугубило беспокойство - как-то там Халима, ведь что ни говори, а на чужой стороне легко ли? По-русски она лопотала бойко, а Елизар еще лучше заговорил по-татарски, что прибавило ему цену в глазах великого князя. И повелел тот слуге своему жить безвыездно на Москве, поставя избу, "где слуга похощет".

Елизар поставил избу рядом с избой Лагуты и не промахнулся в выборе: когда доводилось отъезжать с полками великого князя или удаляться одному в ордынскую сторону для досмотру за степью, знал он, что Халима надежно оборонена Лагутой и его домочадцами, с которыми жили они заедино. Лагута, отменный бронник, раззвонил по кузнечной слободе, что через Елизара он близок к великому князю (вот уж не ожидал Лагута сам от себя!). В слободе помнили, как сотник, а ныне уже тысячник Григорий Капустин именем князя обломал купца Некомата, побил слуг его и помял бока самому большому купцу, вопреки всесильной ханской басме. Такое помнится долго. Кузнецы посмотрели на Лагуту, покачали головами и сдумали наконец выбрать его "в старшие люди", но вот тут-то хитрый бронник и отказался, старшинство было ему без выгоды. Развела руками кузнецкая сотня и оставила Лагуту в покое. Жена и та корила его, желая видеть кормильца в чести, но баба умом не вышла, не понимала, что наступило лихое неспокойное время, когда не должно высовывать голову...

Елизар Серебряник возвращался из похода на булгар волжских, куда ходил он с частью большого войска, что осаждало Тверь. Начальствовал в войске сам Боб-рок. Елизару не терпелось увидеть своих, рассказать, как воевода Дмитрий Михайлович взял город Саинов Юрт или, проще, - Казань. Казанцы сдались, потому и не брали на щит. Боброк и тесть великого князя, Дмитрий Нижегородский, которого Казань повсегда беспокоила, привечая ордынские разбойничьи отряды, наложили на город окуп - две тысячи рублей, а еще три тысячи велели дать на воинство.

Елизар берег в калите на шее серебро, что досталось ему, и неприметно для себя разгорался думами о новых походах, а прямей сказать - о новых наживах без труда. Недаром Лагута посматривал на Елизара недобро, корил за сбитую, неверную при ковке руку - вот она, служба-то Князева, вот она, поруха-то в человеке от службы той! Долго ли человеку испортиться?

Возвращались войска по Владимирской дороге, и до Клязьмы-реки полки двигались ни шатко ни валко, а после перевоза не удержать коней - неслись к стольному граду. Елизар видел, как лицо даже у самого Боб-рока горело нетерпеньем, шутка ли: покорить Булгар-ское царство и не потерять ни одного воина!

- Митрей Михайлович! Воевода! - кричал бесстрашно Тютчев. - Вели скакать к Москве, дабы оповестить, что мы поблизку!

Прищурился Боброк - ну и хитер десятник стремянного! - выдержал немного нрав и кивнул. Елизар привстал в стременах, свистнул Тютчеву и указал пальцем на себя - меня возьми! Захарий кивнул. Он выкрикнул свой десяток, но на обочину выскакали человек тридцать.

- Отпрянь! - нахмурился Боброк. Подъехал и махнул плетью: по левую руку - назад, по правую - с Тютчевым на Москву. Повезло Елизару, и, спустя некоторое время, проскакав по Кремлю с радостной вестью, Елизар направился по Ильинке на Глинищи, а оттуда свернул на мост через реку Рачку и прямо на Гостиную гору. Затемнела на берегу Яузы слобода. Кузницы чернели прокопченными стенами. А вон уж и дерево у избы Лагуты, а рядом, слева, стоит его, Елизара, изба, совсем новехонькая и просторна для малой пока семьи...

Лагутины ребята - во, глазастое отродье! - со свистом и визгом кинулись навстречу всаднику, и по этому крику, по этой неуемной мальчишьей стремнине ему стало ясно: дома все хорошо! А вон, кажись, и Ха-лима с дочкой, с Ольгою!

- Дядька Елизар! Дядька Елизар едет! - Ребятня развернулась на ходу и бросилась обратно к избам.

- Акиндин! - крикнул Елизар старшему, тот обер

нулся, но не пошел на зов, и Елизар понял: это младший так вырос у Лагуты - высок, последнюю маль-чишью стать норовит сбросить и обрести мужичью, только шрам от плетки Вельяминова навеки выплеснулся из-под волос на щеку и слегка белел... Это же Воислав, меньшой, так вымахал...

В воротах кузницы стоял мужик, молодой, здоровый, - это и был старший, Акиндин. За батьку стучит молотом, теперь не до собачьих игр... Крохотная девчушка, Анна, похожая на мать не только именем, выбежала прямо под коня, но испугалась и закрыла лицо подолом, обнажив белую детинную наготу.

- Ох, как встречает дядьку Елизара! Аи, бесстыдница! Где батько-то? Да спусти подол-то, не то ворона искрадет тя! Во, так! Где батько-то?

- А батьку медведь задрал!

Елизара холодный пот прошиб, а девчонка улыбается во все лицо круглое. Вышла сестра Анна, тоже улыбка до ушей. Не-ет, тут что-то не так...

Халима налетела нежданно и жарко, как степной суховей, только не жгла, а сладостно опалила душу всем жаром своим, прижалась грудью к коленам его и тянула с .седла. "Потом... Про Лагуту потом..." - думал он, подхватывая Халиму, чтобы провезти ее эти десять саженей до избы, как пять с лишком лет тому вез ее с Красивой Мечи.

- Теперь поедем с тобой? Да? - спрашивала она.

- Теперь уж скоро... - отвечал он, и кто бы понял их разговор: все эти годы просила она отвезти ее в степь подышать ветром...

Вечером пришло все семейство Лагуты во главе с хозяином. Халима уже растолковала Елизару, что Ла-гута вторую войну скрывался в лесу - ни на Тверь не ходил, ни на Казань. Как прослышит, в лес уходит, а дома велит говорить, что ушел-де давно и без возврату - медведь, мол, заломал... Ясно теперь, почему знаменитый бронник не хотел ходить в "старших людях", с них спросу больше, как война сберется.

- Война ныне ровно осенний дождь - всякой час жди, - сказал Лагута сурово.

На труса он не был похож, и Елизар спросил:

- А ты на войну-то с опаскою зришь?

- А нелюба она, война-та... Чего в ей?

- Другие вот идут.

- Про других неведомо, а мне тверитяне худого не делывали. Кабы сделали - пошел...