Сергей Карпущенко - Коронованный странник

- Ну и что? - вскричал Бестужев-Рюмин. - Всякий имеет свои слабости! Моим вот бесам тоже имя - легион!

Норов возвысил голос тоже:

- Но ведь он же великий деспот этот Пестель! Неужто не понимаете, что в случае удачного переворота получите вы своего доморощенного Бонапарта, да ещё и подвластолюбивией французского! Еще большей деспотией обернется для страны революция ваша!

Бестужев-Рюмин больше не кричал - он, взъерошенный, схвативший себя за горло, будто подавился словом, некоторое время глотал открытым ртом воздух, а потом тихо сказал, обращаясь к Сержу:

- Сергей, дал ты маху, пригласив к нам господина Норова да ещё во всем ему открывшись. Нет надежды на его решимость, суесловит только. Ах, сколько мы уж пустословия наслушались и прежде - вижу, тем же все и закончится...

Эти слова, как видно, задели Норова. Он, оставляя подальше кружку, сказал серьезно и даже с заметной угрозой в голосе:

- А вы, господин прапорщик, со своими резолюциями бы не спешили. Мало вы знаете меня. Я воевал, вы же повоевать, - усмехнулся, - по младости лет не поспели. И во мне не только сомнения толка политического ваш прожект вызывает, а ещё и военного. Что ж я, солдат не знаю? Полагаетесь на преданность их делу вашему? Так ведь они же прежде, чем вам поверить, государю присягу давали. Ну, положим, арестуем мы Александра, под караул его возьмем, в каземат посадив. А охранять-то его кто станет: вы, Серж, или сам Пестель на часах встанет сторожить его величество? Нет, рядовых или унтеров у дверей поставите. А положиться можно на твердость духа нижних чинов, которые трепетать будут, как листочки на осине, зная, что с а м о г о императора в неволе держат, коему присягу приносили? Да одного лишь словечка Александра, ласкового, обращенного к часовым, или окрика довольно окажется, чтобы мигом запоры с дверей темницы императорской слетели. Жизнью своей или вечной каторгой поплатятся заговорщики, а солдаты - шпицрутенами. Кровью страна захлебнется в междоусобице в случае ином! Получите вы республику!

Норов посмотрел на обоих офицеров строгим, значительным взглядом. Те молчали, считая доводы Базилия небезосновательными. Но Бестужев-Рюмин опомнился быстро, резко вскочил на ноги, крикнул:

Федька, Федька! А ну, поди сюда! Слышу, что ты в сенях самоваром гремишь!

Денщик, имевший лицо заспанное и немного пропитое, явился не сразу, встал у двери, переминаясь с ноги на ногу. Муравьев-Апостол же вопросительно взглянул на Мишеля:

- Ну, и чего ты от сего эфиопа хотел?

- А узнать желал, что мнит твой эфиоп об особе государя нашего!

- Да что ты делаешь! - кинул Серж на Норова, который улыбался, поигрывая султаном кивера, испуганный взгляд. - Замолчи!

- Нет, не замолчу! Ну, Федька, отвечай да и не бойся ничего. По сущей правде отвечай!

На глупой роже Феди мелькнула лукавая улыбка, но тут же физиономия его вновь приняла выражение сонного покоя, и денщик тягуче заговорил:

- Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответа дать не должен, но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благоизволению управлять - артикул двадцать!

Норов беззаботно рассмеялся:

- Вот, видите, что я говорил?!

- Да ты постой, постой, Базиль! - вскричал Бестужев-Рюмин. - Пусть ответит эфиоп: а что, ежели на особу государя кто-либо покусится? Федька, отвечай немедля!

Денщик вздохнул, но проговорил с заученной готовностью:

- Если кто подданный войско вооружит или оружие предпримет против его величества, или помышлять будет помянутое величество полонить или убить, тогда имеет тот и все оные, которые в том вспомогали или совет свой подали, яко оскорбители величества четвертованы быть. Артикул девятнадцать!

Бестужев-Рюмин к Феде подбежал, схватил за рукава мундира, с мольбою в голосе сказал:

- Федюша! Но ведь сие артикулы глаголят, а ты сам-то что разумеешь?

- Не могу знать, ваше благородие! - отчеканил денщик. - Согласно артикулов и мыслю, никак иначе!

Бестужев-Рюмин толкнул служивого так сильно, что тот распахнул спиною дверь, прокричал:

- А и пошел тогда прочь, колода, дурень недоношенный!

И когда смущенный Федя скрылся за дверью, весь опустошенный повернулся к офицерам:

- У дурака спрашивать не следовало...

Норов с веселым лицом встал из-за стола, взял в руки кивер:

- А они все такие, господин прапорщик. На кого полагаться? О том я вам и толковал недавно.

Помолчали, а после Серж с большой надеждой в голосе спросил:

- Стало быть, Базиль, и не полагаться нам на тебя?

Норов пожал плечами, провел рукой по густым, волнистым волосам, ответил:

- Сам пока не знаю. Может быть, в карауле будучи, явится ко мне... минутка, мгновение такое, да и решусь я на арест царя. А на сей момент план ваш мне неисполнимы кажется, ибо исполнение его не токмо от меня. как видите, зависит. Хотя, скажу, строй республиканский и уничтожение самовласти и мне идеей занятной кажется. Теперь же прошу покорнейше отпустить меня - к полковнику спешу с рапортом.

Кивком головы попрощался он с молчащими офицерами и, не надевая кивер, вышел из барака.

Серж и Мишель молчали, даже не смотрели друг на друга. Потом Бестужев-Рюмин, осушив кружку, со сморщенным от досады лицом, тихо проговорил:

- Не Федор дурак, не Федор, а я! Зачем нужно было при этом... при этом блюдолизе великокняжеском у эфиопа об особе императорской вопрошать? Все дело изгадил!

- Да, напрасно ты это сделал, - задумчиво произнес Мураеьв. - Но только не тревожься - решится Базиль на арест Александра. Он только очень осторожный этот наш Васенька Норов, потому-то прямо и не ответил.

- Нет, не осторожный он! Да и не наш он вообще! Для чего привел ты его? Зачем прожект ему открыл? Почему не проткнул я его шпагой или кинжалом? Вынесли бы ночью да и закопали бы где-нибудь. Теперь же донесет он на нас Николаю или коменданту, и все дело наше насмарку пойдет! Арестуют, и не сумею я в императора на смотре выстрелить, о чем тебе говорил! Ах, натворили делов! Задним умом сильны!

И Бестужев-Рюмин ещё долго сидел за столом рядом с пустыми бутылками из-под портера, подперев обеими руками голову, а Муравьев-Апостол даже не пытался утешить его. Он и сам сомневался в том, что Базиль Норов решится арестовать того, кому давал присягу. Лишь в одном был уверен Серж - Базиль их ни за что не выдаст.

"ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО, ПРОСНИТЕСЬ!"

На следующий день ни в Бобруйске, ни в лагере, окружавшем его, не видно было солдат в заляпанных грязью мундирах. Полночи не спали солдатики, под приглядом унтеров и младших офицеров приводившие в порядок свою одежду, чистившие амуницию, оружие. При зажженных фонарях выметали сор березовыми вениками с лагерных улочек, посыпали их песком, укладывали двери, выносили подальше и зарывали нечистоты. Лагерь должен был принять государя императора сверкающим красотой, будто невеста, в дом которой приезжают сваха с женихом. Поэтому матерная брань да стук затрещин, раздаваемых направо и налево унтерами, слышались едва ли не до самого рассвета, и лишь пару часов разрешили солдатам поспать, чтобы уж совсем не выглядели в строю верными курицами. И дружный храп, сопение спящих заглушили трескотню кузнечиков, веселившихся в траве, кое-где окружавшей солдатские жилища.