Сергей Карпущенко - Коронованный странник

Капитан Василий Сергеевич Норов в ту ночь не спал тоже, но вовсе не потому, что руководил работами, или их шум мешал ему уснуть. Бродя из угла в угол своего тесного барака он вспоминал разговор с Сержем и Мишелем, и мысли, точно сталкивающиеся в небе облака, перемешались одна с другой, рвались на части или вдруг приобретали четкие, прекрасные формы. И чем ближе был час рассвета, тем взволнованней становился Норов, то кидавшийся на вою походную кровать, то вскакивающий с неё и принимающийся вновь ходить по бараку.

"Вишь, чего от меня захотели господа заговорщики! Самого государя арестовать! А не под его ли знаменами я воевал за Родину свою? Самовластие им не полюбилось! Да разве царь русский безгранично применяет его на деле? Разве деспот он восточный? Нет, Александр оплошностей, кои дедом его и отцом чинились никогда не допускал и палку не перегибал. Он правит по законам! Революцию устроить захотели. Да ведают ли они, к чему это приведет? В Англии казнили Карла - появился деспот Кромвель, во Франции Людовика, так пришел Буонапарте, ещё более страшный деспот. А ведь начали французы прекрасно, с Бастилии начали, а после и пошло и поехало. Мирабо тварью продажной оказался. Камилл Домулен, острое перо революции, на Люссили Дюплесси женился, приданое в сто тысяч франков взял и превратился в буржуа. Дантон, министр юстиции, Тюильри штурмовал, утопил Париж в крови сентябрьских убийств, а потом развратничал с малолетками! Робеспьер, совесть Франции, обоим гильотиной головы сбрил, а после и сам погиб. И начались, то есть продолжались злодейства! Всюду убийства страшные, тысячами, спекуляция, предательство, разврат ужасный, грязный! Продажные твари вершат судьбу страны, и устанавливают буржуазные свободы, согласно которым вельможам позволено в театрах отшлепывать аплодисменты на обнаженных задних частях своим дам! И все сие именовалось словом "революция"! Она ничем не лучше, а, может, много хуже того, что разрушает! И вот приходит Наполеон...

А разве все эти Муравьевы, Бестужевы и Пестели не "наполеоны"? Да и я такой, наверно Все мы из-за границы по кусочку растерзанного Наполеона в себе привезли, вот он и шевелится теперь в нас, покою не дает, все рассказывает, как он из простого офицера артиллерийского в императора превратился. Так, выходит, и я императором бы стал с превеликим удовольствием? Боже милостивый, страшно как - нет, уж лучше республика! Свобода, равенство и братство - не химеры!

Но как дать гражданам свободу? Дозволить через представителей народа издавать удобные и справедливые законы? Но закон - это необходимость, а где есть необходимость, там уже нет свободы. Значит, ни в республике, ни в монархии свободы невозможны. Ведь я читал Спинозу и знаю, что свободой может быть лишь освобождение от собственных страстей, и никакие правительства и конституции не сделают человека свободным, ежели он сам не устремится к свободе!

А крестьяне, томящиеся в рабстве? Но разве я не знаю, что немецкие крестьяне, которых освободил Наполеон, не ведали, что им делать со своей внезапно полученной свободой. А равенство? Это химера или нет? Какое политическое устройство сделает людей равными? Республика? Нет! Так же останутся умные и глупые, сильные и слабые, здоровые - больные, красивые и безобразные. Да, равенство химера тоже! Правда, в республике каждый бы имел возможность для возмещения недоданного природой, что дало бы, наверняка, возможность сравняться хоть как-то с остальными и привести себя к гармонии с миром - искусствами, ремеслами, образованием! Ах, как все сложно, невыносимо сложно Так что же делать? Наводить мне на государя пистолет или... или просто застрелиться?"

И, обхватив голову руками, издавая стоны, боевой офицер, видевший в сражениях изувеченные до неузнаваемости тела, сам без жалости убивавший врагов, качаясь, то ходил по бараку, то неподвижно сидел на своем жестком топчане, не зная, как поступить ему на следующую ночь, и только звук труб, возвестивший о побудке, привел его в чувство, и Норов вновь вревратился в статного, волевого командира роты восемнадцатого егерского полка.

Полки, выстроившиеся шеренгами вдоль дороги, что вела к Бобруйску, в полном снаряжении, с ружьями ожидали приезда императора целый день. Иногда солдатам разрешали присесть, достать из шнабсаков ((сноска. Холщовые сумки, носившиеся под мундиром.)) сухари и перекусить, но вскоре вновь слышалась команда: ""стань-а-ть!"" и служившие резко поднимались на ноги, вытягивали шеи, смотрели туда, откуда должен был явиться император со свитой. Все страшно устали, но каждому хотелось увидеть государя, хотя бы его карету, чтобы потом, в палатке, перед сном обменяться друг с другом фразами, вроде: "Ну что ж, сподобил Господь узреть его величество!" - "Да, таперича и помирать можно...", а потом, уже лежа на тюфяках, набитых соломой, помечтать о предстоящем смотре, где всякий постарался бы выказать перед "светлыми очами все свое мастерство, отшлифованное зуботычинами фельдфебелей и матерной бранью унтеров.

Поезд государя появился в виду крепости только к вечеру, по шеренгам солдат прокатилась волна радостной тревоги, все зашевелилось, но мигом громкая команда, повторенная много раз, сковала ряды одетых в мундиры людей:

- На кра-а-а-ул! Для встречи слева-а-а!

Тотчас с треском, дружным и громким, солдаты вскинули перед собою ружья, вытянули вперед подбородки, выпучили глаза, а ходившие позади них унтер-офицеры били кулаками промеж лопаток тех, кто то ли подался вперед и вылез из шеренги или, напротив, отступил. Шипели им в затылки:

- Ничипоренко, послед свинячий, брюхо убери!

- Таратуйкин, говно бычачье, прямей ружье держи да повыше штык! Замордую после!

Все слышней делался стук копыт. Вот на рысях проехали лейб-гусары императорский конвой, - карета покатилась, влекомая четвертой лошадей, чья-то рука, облаченная в белую перчатку, высунулась из окна, помахала солдатам, даже лицо мелькнуло - не государя ли? Вслед за каретой на прекрасных, но уж взмыленных конях скакали свитские - генерал - и флигель-адъютанты. Белые и черные петушиные перья трепыхались на их шляпах, придавая офицерам свиты вид горделивый и франтоватый. Они с улыбками обменивались короткими фразами, но тут крепости грянули орудийные залпы, салютуя в честь прибытия в Бобруйск его величества, а солдаты, скашивая глаза в сторону кареты, широко разевая рты, сопроводили царский кортеж протяжным, громогласным "ура", и потом уж, как проехала карета их величества, им совсем не интересно было смотреть на коляски и фуры, везшие придворную челядь и походное хозяйство его величества.

Норов, как начальник караула, стоял в вестибюле комендантского дома, где были подготовлены покои для Александра, и не видел, как император выходил из кареты, но слышал все, что происходило подле крыльца.