Сергей Карпущенко - Рыцарь с железным клювом

- Ну какого хрена разлегся?! - прогнал Аякс сильным тычком кулака Володину мечту. - Нашел время дрыхнуть! Вылазь-ка!

Да, Володя заснул, но заснул всего на минуту, не больше, но за это время машина, где было так тепло, успела остановиться. Повинуясь приказу, Володя быстро вылез из салона на мокрый, покрытый снежной жижей асфальт, и моментально понял, куда приехали они, - это были Пять Углов, хорошо знакомые мальчику, потому что он год назад частенько бывал в этих местах, приезжая в гости к другу, который жил на улице Рубинштейна. Паук со своими амбалистыми телохранителями стоял возле своей серебристой "бээмвушки", Дима находился неподалеку от шефа, то и дело запуская руку в пакет с отобранным у Володи печеньем. Паук кивнул на дом - первый дом по улице Рубинштейна, и вся компания, включая и Володю, которого Аякс подтолкнул вперед, вошла в подъезд.

- Только, Паук, попрошу без эксцессов - тактично и мягко, посоветовал Дима, когда они подходили к лифту. - Сам знаешь, люди творчества, ранимы и могут долго не прощать обиду.

Паук на это, не оборачиваясь, бросил:

- А я в гробу видал его обиды. Я, между прочим, тоже весьма ранимый и не люблю, когда меня водят за нос компаньоны. О-о-чень ранимый, о-очень!

Поднялись на лифте и остановились возле обшарпанной двери. После решительного звонка Паука, несмотря на то что было уже около двенадцати ночи, за дверью довольно быстро зашлепали комнатные туфли и послышалось скрипучее и робкое: "Кто это?"

- Брашик, отворяй-ка ворота, - с наглым добродушием произнес Паук. Друзья твои, друзья - Папа с паучатами.

Дверь отворилась немедленно, и в коридор к Брашу, оказавшемуся, на взгляд Володи, совсем не похожим на гения-живописца, ввалилась вся ватага "паучат". Браш, худой, сморщенный человечек лет шестидесяти пяти, с желтым лицом печеночника, лысый и в простеньких очках, походил скорей на бухгалтера, чем на художника, умевшего писать не хуже старинных мастеров. Но правой руки, видел Володя, у него на самом деле не было, а вместо неё из-под рукава выглядывала какая-то хитрого устройства железка, напоминавшая то ли механические ножницы, то ли пассатижи. Этим протезом, подумал Володя, Браш, как видно, и зажимал кисть, выдавливал из тюбиков краски и смешивал их на палитре.

- Поговорить, Брашик, надо, пусти-ка нас к себе в творческую студию, сказал Паук, гадко улыбаясь. Его ласковое обращение совсем не соответствовало злобному выражению глаз, словно пытавшихся содрать с Браша кожу своим режущим взглядом.

Браш кивнул в сторону двери, но Паук ни своих телохранителей, ни крепыша Аякса в мастерскую живописца не впустил и отправил их на кухню. Володя вошел в мастерскую художника, и уж здесь-то все было по-всамделишному! Стоял не один, а целых три мольберта, пахло краской и растворителем, лежали горы подрамников, рулоны грунтованного холста, по стенам свисали живописные драпировки, лежали палитры, стояли кувшины с кистями всех размеров, паркетный пол был заляпан краской, а в дальнем углу даже красовалась нагая гипсовая Афродита.

Володя опустился на диван, продавленный чуть ли не до пола, истертый, грязный. Рядом с ним сел Дима, а Паук разместился прямо напротив Браша, в кресле. Шеф, точно продрог на холоде, мял свои пальцы, громко хрустевшие, будто это были и не пальцы вовсе, а ломающиеся сухие сучки, наконец сказал:

- Браш, я ох как не люблю, когда мои друзья начинают играть со мною в прятки. Ну что, разве я тебе за "Иеронима" мало заплатил?

- Нет, ты мне очень хорошо заплатил, Паучок, - не робея, сказал желтокожий Браш, прямо глядя в глаза Паука. - Не пойму, к чему ты только клонишь...

Володя увидел, что Паук даже подскочил на пружинистом кресле, недовольный, похоже, хладнокровием Браша.

- Браш, китайская твоя рожа! - воскликнул Паук. - Мне долго разговаривать с тобой нет никаких резонов! Прошу тебя: сейчас же поведай, для кого ты делал ещё одного "Иеронима"? Или ты хочешь, чтобы я накормил тебя твоими красками? Не жалко разве - краски-то нынче не дешевы!

Браш окрысился ещё больше и на самом деле стал похож на какого-то грызуна - то ли на суслика, то ли на тушканчика, рассерженного внезапным вторжением в его владения.

- Много ты на себя берешь, Паучина! - привставая, крикнул Браш, да так строго и дерзко, что в комнату тут же заглянул один из "лбов" Паука, но шеф махнул ему рукой, и телохранитель тут же скрылся. - Я - свободный живописец! Я ещё при папе Сталине, когда ты в штаны писал, такие вещи делал, что тебе и не снилось! Я и в зэках ходил, ты знаешь, и столько разных хмырей-начальников видел, сколько ты до смерти не увидишь! Я живописец, каких в Европе сейчас, хоть днем с огнем ищи, не сыщешь, так стану я тебя бояться? Нет, много больно чести будет! А кому что я делал, это уж наше с клиентом дело, и тебе туда свой сопливый нос совать нечего!

Володя смотрел на расходившегося Браша с огромным наслаждением. Ему нравилось, что этот тщедушный, хлипкий с виду человечек не боится самого Паука с его телохранителями. Конечно, Браш немного преувеличивал (и в отношении своих заслуг перед искусством, и в отношении грязных штанишек Паука, - шеф и Браш были ровесниками), но в целом его речь заставила самого Паука сбавить тон, и шеф примирительно сказал:

- Я в твои дела, поверь мне, соваться и не собирался. Просто я бы хотел, чтобы работа, купленная мной и повешенная в моем доме, не имела аналогий, кроме подлинника, конечно. Ты знаешь мою натуру - я привык везде быть первым, и вот я узнаю, что у одного господина висит копия того же "Иеронима", да ещё выполненная самим Брашем. Разве мне приятно? Разве так делают? Что, Белорус тебе больше денег заплатил, а?

- Да где там больше! - простодушно воскликнул Браш. - Пятнадцать штук всего лишь дал!

- Баксов?! - с наигранной тревогой всплеснул руками шеф.

- Да где там баксов! - плаксиво прокричал художник. - Наших, деревянных!

Паук с шутовским негодованием покрутил головой:

- Ну и скупердяй же он, ну и жмот! И ты ему отдал картину? Труда не жалко?

- А ты знаешь... а ты знаешь, - уже совсем навзрыд прокричал Браш, захлебываясь глухими слезами, - что у меня сын помер, что я сына своего недавно хоронил, послезавтра сорок дней лишь будет! Не знаешь ты, Паук, что в наше время деньги! Вольно живешь, господином, сам для себя живешь, а вот выложил бы на гроб, на то на се да на поминки, так ты б не то что дешево, а и за гроши работать стал бы! Вот и я так...

И внезапно однорукий художник Браш, поднося к глазам своим то ли ножницы, то ли пассатижи, как бы желая утереть ими слезы, не стесняясь, заплакал, вспомнив и свое горе, и свою нужду, а заодно, возможно, ещё раз пережив обиду от слов того человека, кто ещё пачкал свои штаны, когда он, великий Браш, занимался неповторимым ремеслом.