Сергей Карпущенко - Скрипка синьора Орланди

В углу громоздилась куча папок, и Володя, глянув на нее, ещё более утвердился в своей решимости оставить эту рухлядь в распоряжении поедающих бумагу червей и личинок уже завтра. Однако сейчас он взял одну из связок, долго распутывал узел веревки, и наконец все было готово, чтобы приступить к описанию старых, никчемных с виду бумажек, громко называвшихся документами.

Как это делать, ему объяснили сразу. Нужно было взять один лист или тетрадь, вчитаться в текст и вникнуть в содержание. Все эти бумажки могли быть письмами, хозяйственными документами, нотами, дневниками, и во всем этом и должен был кропотливо разобраться Володя. Бумажки одного вида шли в одну папку, другие - в другую, и так далее, только вначале нужно было записать каждую из них в особую тетрадь: что это за документ, присвоить ему номер, - короче, скучная морока и канитель.

Через полчаса объяснений и пробных "анализов", как назвала этот род деятельности архивариус, Володя сам принялся за чтение бумаг, но прочесть даже первый лист оказалось делом очень непростым - понятно, что во времена композитора Хандошкина не было ни лазерных принтеров, ни хотя бы печатных машинок, но и писали-то люди в те времена как-то ненормально. Буквы хоть и были похожи на современные, но только с виду - на деле каждое третье слово вызывало затруднения, и приходилось то и дело обращаться к старушке, что её скоро стало утомлять и раздражать.

Если бы Володя не знал, что завтра его тут уже не будет, он бы не поступил так, как поступил: чтобы облегчить себе работу и оставить в покое "Божьего одуванчика", он определял характер документов навскидку, не ломая голову над крючками да закорючками давно истлевших в могилах авторов этих писаний: это - письмо, а вот это - платежный документ, вексель (Виктория Мефодьевна научила!). Конечно, Володя понимал, что это халтура, и сейчас он поступает так же плохо, как какой-нибудь жук-вредитель, но иначе он не мог, просто был не в силах.

Что заставило присмотреться его к этому документу, Володя и сам бы не сказал. В его руках оказался большой конверт из плотной вощеной бумаги. Пять сургучных печатей, наполовину сломанных, гарантировали когда-то секретность послания. На лицевой стороне конверта чья-то смелая рука вывела размашистым почерком с завитушками:

Тульского уезда, в село Богородское,

г-ну Хандошкину Николаю Игнатьевичу

"Ага! - подумал Володя. - Письмо, сразу видно. Вот тут и адрес отправителя, и его фамилия - какой-то Крейнцвальд. Так и запишем в нашу тетрадочку..."

Володя собирался было поступить с этим письмом, как со всеми прочими документами, не вникая в содержание, но уж больно приятной на ощупь была бумага конверта. Она так и влекла к тому, чтобы взять да и заглянуть в конверт. Да и почерк отправителя, Крейнцвальда, был таким четким, что прочесть письмо не составило бы никакого труда.

Извлек Володя из конверта не один лист, а сразу несколько. Все были свернуты пополам, бумага - плотная, хрустящая. Развернул первый попавшийся в руку и стал читать:

"Любезнейший мой друг и благодетель, Николай Игнатьевич! Не устаю каждодневно молить Господа Бога нашего о ниспослании тебе и всему твоему семейству одних лишь благ и многолетия!"

Потом Володя прочел о том, что этот самый Крейнцвальд, являясь помещиком, усердно занимается хозяйством, устраивает земледелие по-английски, с удобрениями и железными плугами "на шесть ножей", с механическими косилками, что свиней заводит только йоркширских, держит множество гусей и индюков. Читая это, Володя зевал и собирался уже вернуть письмо в конверт, а конверт направить в папку, но следующий абзац привлек его притупившееся внимание:

"А теперь, любезнейший Николай Игнатьевич, поведаю тебе о происшествии премного странном, даже мистическом, оставившем во мне рану, которая и поныне бередит, особливо когда кто-то в моем присутствии упоминает о скрипках да вообще о скрипичной игре. Являешь ты собой, дорогой Николас, внука славного российского маэстро Ивана Евстафьевича Хандошкина, я же представляюсь как внук друга деда твоего, Карла Карловича Крейнцвальда. Ну так вот, знаешь ты, наверное, что и мой дед был страстным поклонником скрипичной музыки, немного играл на альте и скрипке, но больше всего, разъезжая по Европе, любливал отыскивать и покупать скрипки знаменитых скрипичных мастеров, особенно Николо Амати, Антонио Страдивариуса и Иосифа Гварнери. Таковых инструментов в имении деда, в коем я и по сей день проживаю, собралось ко дню его смерти до трех сотен. Плачены были за многие из тех скрипок, альтов и виолончелий деньги немалые, и, говорят, весьма разорил он имение сиими покупками. Но речь сейчас не о том.

Существует родовое предание, что дед среди прочих скрипок приобрел в Неаполе одну работы мастера малоизвестного, вернее, овеянного славой не то что бы дурной, но и не слишком доброй. Звался тот мастер Пьетро Орланди, и был он когда-то учеником Страдивариуса, но, по слухам, рассорился с ним и стал работать в своей мастерской, и скоро по Неаполю поползли слухи, что Орланди работает под покровительством черных сил, чуть ли не самого Сатаны. Одни говорили, что сами видели, как дьявол спускался к нему на крышу и залезал в трубу, другие слышали по ночам истошные крики, долетавшие со стороны дома скрипичного мастера, но более всего уверяли в том публику концерты скрипачей, которые играли на инструментах Орланди, бравируя даже тем, что никакой другой скрипке они не доверятся - только той, что в мастерской синьора Орланди сработана.

Мать моя мне говорила, что отец её, мой, стало быть, дед, побывал в Неаполе на концерте одного скрипача. Зал был забит битком, и вот заиграл музыкант, и поначалу, рассказывал дед, необыкновенно сладостное чувство охватило его, такое сильное, что казалось, будто ангелы поднимают его на небо, к самому Богу. Там на небе он словно парил с ангелами и архангелами, херувимами и серафимами. Заметил дед, что люди, сидящие с ним вместе, начинают плакать - вначале тихонько, а потом навзрыд. После почувствовал дед и в себе перемену. Ангелы вдруг понесли его стремглав на землю, а потом ввергли в огненную геенну, в саму преисподнюю, к Сатане. То же самое и со слушателями иными случилось, потому как видел дед и слышал, что повскакивали многие с места и с воплями бросились бежать, не разбирая дороги. Другие со стенаниями падали в обморок, хватаясь за голову. Испугался и мой дед. Расталкивая посетителей, сам кинулся на выход и только на улице почувствовал себя в полной безопасности и здравии. Выбегали же из театра люди со стонами, звали кто полицию, а кто священника.

Сие происшествие приписал тогда мой дед и мастерству исполнителя, и особому звучанию скрипки. Узнал он, что играл тот музыкант на скрипке синьора Орланди, и захотелось ему во что бы то ни стало купить инструмент работы мастера, о котором ходило так много противоречивых слухов. Отправился он прямо в дом Орланди, - так мне мать говорила, - туда его вначале впускать не хотели, а потом-таки согласились. Хозяин вышел ему навстречу, несмотря на молодой возраст, был он совершенно сед и горбат. Изо рта торчали книзу два клыка, а смотрел он на моего деда с такой нескрываемой злостью, что Карлу Карлычу захотелось поскорее из дома Орланди удалиться, но сдержал он в себе этот порыв и изложил ему свою просьбу.