Сергей Карпущенко - Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх

По мере того как он говорил, замечал, что все, кто был рядом, постепенно исчезают, как видно, боясь того, что они находятся вблизи от человека, сеющего зерна контрреволюционной пропаганды. Силился вырваться из цепких рук и бывший земский врач.

- Да что вы... такое... несете! Нас же обоих в гепеу заберут! Сумасшедший, честное слово!

Николай, с отвращением глядя в глаза, до краев наполненные ужасом, брезгливо оттолкнул от себя мужчину, который, озирая, кинулся прочь.

"Ну вот, связался с мразью, - с недовольством подумал Николай. - Еще донесет, задержат, не узнаiю, в чем дело..." Но, видно, его поведение показалось всем слушавшим его до того дерзким, вызывающим, что все решили этот усатый гражданин, одетый в заграничный нанковый костюм и белые штиблеты, то ли на самом деле имеет право говорить так смело, то ли является агентом грозного ГПУ, нарочно провоцирующим их. А Николай вдруг осознал, что его не арестовывают за крамольные речи, произнесенные прямо здесь, в здании суда, именно потому, что он, бывший император России, много выше, благороднее и достойнее всех этих жалких людишек, чьи сердца обволакивает гниль ничтожества, страха за свою жизнь, нужную лишь им одним. Николай же существовал сейчас в мечтах о служении... другому...

Расселись в зале, и вскоре конвоиры ввели Вениамина, который со смиренным, спокойным выражением лица уселся на скамейке за вытертой руками подсудимых деревянной загородкой. И Николай поразился тому, что присутствующие в зале - в основном красноармейцы, загнанные в этот зал для порядка, но и чтобы представлять собой публику, - разом поднялись, когда митрополит вошел, будто какая-то неведомая сила подвигла их к этому. Сели рядом с Вениамином с полтора десятка подельников, как понял Николай священнослужители, какие-то, по виду судя, преподаватели богословия. Явился суд, и зал с шумом поднялся, только Николай не внял призыву секретаря. Думал с горечью, что все здесь уже решено: и дополнительные вызовы свидетелей, и горячая речь защитника обвиняемых - Гуровича - не способны вычеркнуть ни слова из приговора, составленного заранее, ещё даже до того, как начался суд, потому что нужно было сделать из церкви врага народа: понятно, сама по себе церковь врагом народа быть не может, правда таковыми могут стать её иерархи.

Но Николай все-таки пытался уяснить, что вменяют в вину Вениамину. Утаил от Советов церковные ценности? Нет, отдал практически все, что требовали, только, как оказывалось, не до конца все отдал - что-то да и утаил, и уже, раз что-то утаил, не может быть Вениамин другом русского народа, а есть его самый ярый враг, вроде белогвардейца, контрреволюционера. Николай не знал, что ещё в мае нынешнего, двадцать второго года Ленин распорядился ввести в советский кодекс новую расстрельную статью, по которой к смерти приговаривался тот, кто призывал к пассивному противодействию правительству. Вениамин с соратниками очень подходили к такой статье...

- Ну и Гуровия! - смеялся в перерыве в кулуарах один вертлявый тип, возбужденно и нервно куривший, весь взвинченный происходившим в зале. Нашел себе занятие, митрополита защищать! Дурак, ей-Богу! Всю карьеру себе испортил, если не посадят. Фактов, говорил, нет, доказательств вины нет! Что история скажет? Да история-то рта не имеет, чтоб ей можно было говорить. Что мы заявим сейчас, то и скажет. Хотите пари со мной держать? Ставлю три червонца против одного, что сегодня же вынесут приговор.

- И какой же? - интересовался кто-то не столь всезнающий и самонадеянный.

- Как какой? Дураку понятно: пиф-паф, ой-ой-ой! Яснее ясного, что не будет Красиков с этим простым делом тянуть, потому что Москва тоже ждет не дождется...

А Николай, бродивший среди тупо молчавших красноармейцев или оживленно-говорливых журналистов, все не мог поверить в то, что коммунистический цинизм дошел до такого вызова всему доброму и честному. И когда в тугой тишине зала раздались уверенные, звонкие слова председателя трибунала, доносившие до всех присутствующих мнение суда, выражающееся в том, что митрополит Вениамин и около десятка сочувствовавших его контрреволюционной деятельности достойны смерти, Николай почему-то не слишком удивился жестокости суда, но тихо и спокойно решил про себя, что не допустит гибели ни в чем не повинного митрополита, являвшегося представителем той духовной власти, которая облекла земной властью когда-то и его, Николая Второго.

До Вознесенского, где жил Лузгин, с которым Николай не встречался с тех самых пор, когда они покинули взятый красными Кронштадт, он доехал за какие-нибудь полчаса, но ждать Мокея Степаныча Романову пришлось долго отсутствовал. Голодный, какой-то опустошенный, он не спустился, однако, к оставленному во дворе автомобилю, а сел в прихожей на табурет и так сидел, неподвижно и устремив взгляд на стену с грязными обоями, весь в белом, держа в опущенной руке белоснежный котелок.

- Николай Александрович? - услыхал он вдруг над собой знакомый голос, вкрадчивый и, как всегда, чуть-чуть торжествующий. - Давно меня не посещали. Ну, проходите, проходите.

В комнате Лузгин сразу же сказал:

- Можете и не говорить, зачем пожаловали, - видел вас в суде сегодня. Взволнованы вы были изрядно, вот и не подошел к вам, но с интересом следил издалека. А потому не подошел, что очень уж боялся ваших громогласных протестов. Зачем вы Бобочинского за руку хватали, про репрессии большевиков ему говорили? Эх, не бережете вы себя, а дело-то для вас худым обернуться может.

- Нужно спасти Вениамина, - не дав договорить Лузгину, словно сомнамбула, медленно проговорил Николай. - Чем вы мне можете помочь?

Лузгин рассмеялся вызывающе, будто просьбы Николая уже давно превысили меру его личных возможностей.

- Вооруженным налетом митрополита спасти хотите, да? Так ведь не меньше полусотни человек понадобится, чтобы тюрьму гэпеу штурмовать. А если и вызволите его оттуда, где прятать будете? У себя под кроватью?

- За границу переправлю, - упрямо сказал Николай. - Только подскажите, где он, какая охрана да и когда, не знаете ли, приговор в исполнение приводить будут?

- Самонадеянны вы, Николай Александрович, по-царски прямо самонадеянны! Но ведь знаю я, что давно у вас нет старого вашего помощника - Томашевского этого. Кто подсобит, стволы на охрану наведет, замки сбивать будет? Сами, что ли?

Николай молчал. Он на самом деле слишком переоценил свои силы, не соразмерив их со страстным желанием спасти митрополита во что бы то ни стало.

- Вы спрашиваете, когда Вениамина расстреляют? - продолжал Лузгин, расхаживая по комнате. - Так и тут ничего определенного ответить не могу: могут и сегодня расстрелять, а могут и через месяц, а вполне возможно, что и помилуют, дабы продемонстрировать миру свое великодушие. Одно вам скажу твердо - если намерены расстрелять, то их вначале в тюрьму "Кресты" направят, где тоже стреляют приговоренных, но бывает, как в семнадцатом и восемнадцатом году, отправляют морем в приснопамятный Кронштадт, где расстреляют да и закопают. Полагаю, Вениамина именно там кончать и станут, от мирян подальше, да чтоб могилку потом никто не нашел, а то ведь у нас на Руси в мученики записывают быстро, а потом такие святые ещё почище дела чужими руками творят, чем те, кто им имя дал.