Ричард Пайпс - Три «почему» Русской революции

Надеюсь, мне удалось набросать в общих чертах образ власти, которая — сколь бы головокружителен ни был ее внешний блеск, внутренне была и слаба, и неспособна эффективно преодолеть напряженность — политическую, экономическую, психологическую, — принесенную войной. На мой взгляд, принципиальными причинами падения режима в 1917 г. (равно как и в 1991-м) были обстоятельства политические, а не экономические или социальные. Разница между давнишними и недавними событиями заключается в том, что тогда, в 1917-м, интеллигенция сформировала политические партии с четко сформулированными программами, нацеленными на кардинальную ломку, тогда как в наши дни политики оказались заинтересованы всего лишь в захвате власти, не имея отчетливых соображений относительно того, куда повести страну, кроме как назад.

Второй загадкой русской революции является вопрос о причине победы большевиков. Октябрьские события 1917 г. в момент их совершения и сразу же после воспринимались большинством скорее как классический дворцовый переворот, нежели как всенародная революция, а победу большевиков объясняли не поддержкой народных масс, а лучшей, чем у их соперников, организованностью и большей беспощадностью. Такая интерпретация событий, сформулированная их непосредственными участниками и свидетелями, доминировала в историографии Запада на протяжении полувека.

Довольно интересно, что подобное истолкование событий получило молчаливую поддержку как со стороны Ленина, так и со стороны Троцкого, ни один из которых никогда не утверждал (насколько я в силах вывести это из их пространных и многочисленных писаний), что большевики одержали окончательную победу, поскольку опирались на широкие массы. Троцкий писал в своей «Истории русской революции», что в петроградских событиях в октябре 1917 г. приняли участие от двадцати пяти до, максимум, тридцати тысяч человек; и это в городе с двухмиллионным населением и в стране со стапятьюдесятыомиллионным! Ленин, в свою очередь, не переставал жаловаться на пассивность масс и на их неспособность предпринять хоть что-нибудь, выходящее за пределы простого выживания. Я не знаю, читал ли Ленин Вилфредо Парето или Гаэтано Моску, но он определенно разделял их веру в политическую элиту.

Вот цитата из ленинской работы, датированной 1917 годом: «…в революционное время недостаточно выявить «волю большинства», — нет, — надо оказаться сильнее в решающий момент в решающем месте, надо победить. Начиная со средневековой «крестьянской войны» в Германии (…) вплоть до 1905 года мы видим бесчисленные примеры того, как более организованное, более сознательное, лучше вооруженное меньшинство навязывало свою волю большинству, побеждало его». Примечательные слова для революционера-марксиста. Звучат они вполне здраво, с учетом того, что большевистские организации были на тот момент малочисленны даже в рабочей среде. Известно, что в конце 1917 г. лишь чуть более 5 % промышленных рабочих России принадлежали к коммунистической партии, — и это в стране, где промышленные рабочие составляли лишь 1–1,5 % от общего количества населения.

Таким образом, негласное мнение вождей большевизма и практически единое мнение историков раннего поколения сводилось к тому, что в октябре 1917 г. произошла вовсе не революция, а переворот, то есть действие, предпринятое «более организованным, более сознательным, лучше вооруженным меньшинством», которое навязало «свою волю большинству», победило его. Другими словами, государственный переворот. В тридцатые годы, стремясь упрочить свою роль в октябрьских событиях, Сталин начал все больше говорить о роли партии в торжестве Октябрьской революции и навязал данную точку зрения советской исторической науке. Но после его смерти с последующей «деканонизацией», когда партии захотелось дистанцироваться от Сталина, главный упор стали постепенно переносить на весь народ. К 60-м годам коммунистические историки начали открыто подчеркивать ведущую роль «народных масс» в триумфе большевиков. Эту тему подхватили западные историки младшего поколения в 1960-е годы (эпоха разрядки), которые, по различным причинам, часть из них я уже упоминал (включая отвращение к роли, сыгранной США во Вьетнаме, и, якобы, нагнетанию Вашингтоном холодной войны), пошли в ногу с профессионалами советской историографии. И вслед за ними начали подчеркивать вовлеченность широких народных масс в октябрьские события и утверждать, будто большевики вовсе не навязывали свою волю народу, а, напротив, действовали под давлением масс. Если отвлечься от менее благоговейного отношения к классикам марксизма-ленинизма и от следования правилам приличия, присущим научному миру Запада (впрочем, и эти правила соблюдались далеко не всегда), ревизионисты в своих трудах вторят советским коллегам почти буквально.

Позвольте мне теперь перейти к возникновению и природе партии большевиков. Вопреки своему названию, происходящему от соответствующего русского слова, в котором наличествуют смысловые оттенки как количественного, так и качественного преобладания, большевики до 1917 г. были самой малочисленной из трех главных партий русского радикализма: на протяжении почти всего времени у них было меньше приверженцев, чем у их соперников из социал-демократического лагеря меньшевиков, и уж гораздо меньше, чем у эсеров. Подавляющее большинство членов партии обитали в Великороссии. Статистические данные Пятого съезда социал-демократической партии, состоявшегося в 1907 г., когда большевики и меньшевики оставались еще партнерами, доказывают, что 78,3 % большевистских делегатов съезда прибыли на него из великорусских губерний. Среди меньшевиков менее половины делегатов прибыло на съезд из великорусских губерний (точнее, 34 %); большинство здесь составляли грузины, евреи и представители других национальных меньшинств.

Большевистская партия поддерживала свое «великорусское лицо» на протяжении всей истории своего существования. Так, на выборах в Учредительное собрание, проведенных в ноябре 1917 г., основное число голосов, поданных за большевиков, было отдано им в великорусских губерниях. И во время гражданской войны именно великорусские центральные губернии поставляли в Красную армию основное число бойцов. Обращая внимание на эти факты, русский эмигрантский историк Н.Н.Головин пишет, что наибольшую поддержку большевикам оказали регионы, в которых до 1861 г. проживало максимальное количество крепостных крестьян.

Теоретическим фундаментом партии большевиков был ленинский тезис — сам по себе совсем не марксистский, — согласно которому рабочий класс как таковой вовсе не является революционным. Ленин пришел к такому выводу на основе личного общения с рабочими в Санкт-Петербурге в середине девяностых годов девятнадцатого столетия, то есть в единственный период его жизни, когда он имел непосредственные контакты с так называемым пролетариатом. Наблюдая за поведением и образом жизни как русских, так и западноевропейских рабочих, Ленин пришел к выводу о том, что рабочие, будучи предоставлены сами себе, оказываются неспособными выйти за рамки тред-юнионизма, то есть создания организации, призванной выбить у класса капиталистов максимальные экономические уступки, не покушаясь на капиталистическую систему в целом.