Марк Касвинов - Двадцать три ступени вниз

За зеленым ломберным столиком, поставленным в гостиной, у окна с видом на Иртыш, общество отдает вечера двум любимым играм семьи - безику и трик-траку. За обеденным столом обычно сидят в кругу семьи Татищев, Долгоруков, доктор Боткин, Жильяр и Гиббс, иногда приглашается (с сыном гимназистом Колей) и доктор Деревенько. Фрейлины, как встарь, почтительно увиваются вокруг осунувшейся Александры Федоровны, хотя могут иногда позволить себе вольность, какую прежде нельзя было и представить. Александра Федоровна чаще мрачна; усевшись в откидное кресло, поглядывая на прикорнувших у ее ног собак Джимми и Ортипо, она обычно рукодельничает, раскладывает пасьянс, а чаще пишет письма. Пишут и другие, в том числе глава семьи (его основные корреспонденты - пребывающая в Крыму мать, сестры Ольга и Ксения). Но Александра Федоровна пишет особенно увлеченно, в иные дни нескончаемо. Чаще всего Вырубовой, а бывает и другим, например, Н. В. Воейковой, жене бывшего дворцового коменданта. В Тобольске она даже перешла в своей переписке на русский язык - Панкратов подсказал ей, что в данной обстановке она таким образом избежит лишних недоразумений и неприятностей. Через его руки вообще проходит в обе стороны вся корреспонденция семьи. Ему удается таким образом перехватывать и скрывать от Романовых неприятные для них письма с угрозами и проклятьями, поступающие со всех концов России.

Оказывается, к концу своего 23- летнего проживания в России Алиса все же овладела русской грамотой, хотя и не безупречно.

Одно из ее тобольских писем к Н. В. Воейковой (полностью сохранены орфография и пунктуация):

"2/15 марта 1918 г.

Милая Нина,

Самое сердечное спасибо за хорошее письмо - так обрадовано была наконец иметь от вас всех известии. Надеюсь, что Мme Zizi (27) передала всем привет. Бедный Папа! (28) Больно его таким видить, скажите ему что хозяйка целует Nuss knacker (29) и часто с любовью его помнит и надеется что еще увидимся что не надо падать духом - Господу Богу все возможно и Он еще дорогую родину спасеть... А нам лучше всех живется. Были весные дни, теперь опять 17, 20 гр. мороза, но на солнце очень уже тепло - они даже немного загорели. На дворе усердно дрову рублят и колят. Много учятся время скоро бежит - 7 м: уже что сюда пересалились. Тяжелая годовщина сегодня! Но Господь милостив. Как у Голово (30) глаза? И сердце. Передайте ему и всем Вашим наш искренный привет. - По вечерам Муж читает нам в слух - мы вышиваем или играем в карты. - Иногда выхожу, когда не слишком холодно, даже два раза наслаждался, сидя на балконе.

Очень рады знать, что котик здоров... (31) Можете ли быть Ангелом т. к. на островах живете и переслать письмо Ольге К: (32) почта не идет, а этим Образом могу ее за письмо благодарить.

Прощайте, нет досвиданье. Милая Нина - Господь с Вами" (33).

Николай попросил Панкратова выписать иностранные газеты и журналы. Испрошено у Петрограда разрешение, почта поступает; бывший верховный главнокомандующий следит по зарубежным источникам за ходом мировой войны. Днем в одиночку или с дочерьми много гуляет по двору, расчищает снег, прокапывает в сугробах дорожки. На прогулки выходит в любую погоду, подолгу занимается физической работой на открытом воздухе, пилит и укладывает дрова (по его просьбе Панкратов приказал солдатам навезти лесу). Его тетрадь в те дни заполнена упоминаниями об этом - за время пребывания в Тобольске он перепилил и перетаскал с места на место десятки кубометров дров.

Не выдерживают, работая с ним на пару, ни дочери, ни Татищев с Долгоруковым, ни даже молодые стрелки-конвойные, хотя бывает, что и он сдает. Панкратов спросил его однажды, не оборудовать ли для него столярную мастерскую. Николай сказал, что не надо, столярничать ему не нравится.

Отмечаются вечеринками семейные даты. Иногда устраиваются даже маскарады.

Детей продолжают учить. Часть преподавателей выписана через Временное правительство из столицы. Поздней осенью в губернаторском доме начинаются занятия. Основные предметы ведут: вызванная из Царского Села учительница гимназии Битнер (география) (34); вызванный из Петрограда учитель гимназии Батурин (математика); полковник в отставке Николай Романов (новая и новейшая история) (35); бакалавр философских наук Александра Романова (богословие); бывшая фрейлина Гендрикова (древняя история); доктор Боткин (биология); бывший князь Татищев (русский язык); Пьер Жильяр (французский); Сидней Гоббс (английский) и т.д. (36).

Довелось и комиссару Временного правительства выступить перед семьей Романовых - в роли не то учителя, не то пропагандиста.

Случилось однажды так, что на квартиру комиссара забрел зубной врач, вызванный из центра к Романовым. Он взял почитать у Панкратова книгу его воспоминаний "Возврат к жизни", незадолго до того изданную в Петрограде. Прочитав, передал книгу Николаю, тот - жене и детям. "Вы знаете, - сказал комиссару через него дней врач, - они все прочли вашу книгу, и представьте, говорю вам без всяких преувеличений, все они от нее просто в восторге" (37).

Вскоре Николай попросил Панкратова выступить перед ним и семьей с устными рассказами на ту же тему. У эсеровского уполномоченного хватило неуважения к самому себе, чтобы из истории своих страданий на каторге и в ссылке сделать развлечение для того, кто олицетворял и возглавлял этот сад пыток. До Александры Федоровны суть повествования Панкратовa, видимо, доходила слабо, потому что однажды она прервала его вопросом: "Мне все же непонятно, господин комиссар, почему вы так ненавидели наших жандармов?" (38) По ее представлениям жандармов нельзя было не любить. Тронутый столь лестным для него вниманием бывшей царской четы, идейный питомец Брешко-Брешковской и Керенского умиляется: "Какая странная игра судьбы. Почти всю жизнь быть гонимым, считаться (?) вредным человеком, врагом династии. Но вот условия меняются - и этот вреднейший человек приглашается преподавателем, наставником детей бывшего самодержца" (39). За любезную улыбку своего поднадзорного эсеровский уполномоченный готов ему все простить. Он не видит за четой ни малейшей вины перед страной и народом: "Эта семья, - рассуждает он, приглядываясь к обитателям губернаторского дома, - задыхалась в однообразии дворцовой атмосферы, испытывала голод духовный, жажду встреч с людьми из другой среды, но традиции, как тяжелая гиря, тянули ее назад и делали рабами этикета" (40).

Династию погубил этикет!.. Не будь проклятого этикета, бывший слесарь завода Семянникова, вместо того чтобы 14 лет сидеть в Шлиссельбурге, ходил бы, может быть, по Иорданской лестнице в Зимний дворец...

Присматриваясь к двусмысленному поведению комиссара, солдаты быстро в нем разочаровались, некоторые стали поговаривать, не лучше ли ему из Тобольска уехать.