Максим Зарезин - Еретики и заговорщики. 1470–1505 гг.

Помыслами монахов все больше овладевали материальные заботы. Нил ясно видел, в чем корень зла — по мере того как к отшельнику или двум-трем насельникам присоединялись все новые и новые иноки, на определенном (очевидно, достаточно раннем) этапе этот численный рост проходил своеобразную «точку возврата», когда условия, необходимые для обеспечения жизнедеятельности растущей обители, входили в непримиримое противоречие с требованиями нестяжательности и уединения.

Примечательно, что когда преподобный Сергий Радонежский избирал себе место для пустынного безмолвия, он вовсе не заботился о том, чтобы иметь поблизости воду. Но с умножением братии недостаток воды становился все ощутительнее. Некоторые даже упрекали игумена в неудачном расположении обители, на что преподобному приходилось «оправдываться» тем, что «хотел здесь безмолвствовать один».

В свое время Сергий при поддержке константинопольского патриарха и московского митрополита Алексия осуществил реформу, преобразовав особножительные киновии, где у каждого чернеца имелось свое имущество, в общежительные. Сергий отталкивался от того, что нестяжательство наряду с послушанием и целомудрием является третьей добродетелью монаха. Однако следующий этап реформы Сергия — добиться нестяжания самого монастыря, — как мы видим, так и не был осуществлен, разбившись о неразрешимое противоречие между отрешением иноков от мира и ростом их корпоративной собственности. Духовное движение, поднятое Сергием Радонежским и его учениками, завязло в толщине монастырских стен и величии храмов, померкло в блеске церковных украшений.

Какими стремительными темпами пустынное обиталище отшельника разрастается в многонаселенный монастырь, можно проследить на примере Александро-Свирской обители. Почти одновременно с Нилом, а именно в 1487 году, валаамский инок Александр поселился в пустыни на озере Рощинское, что в Прионежье. Не прошло и двадцати лет, как в 1506 году вокруг обители собралось около 130 монашествующих. Понятно, что для достойного содержания столь внушительной братии недостаточно усилий одних насельников.

Из печального опыта предшественников и современников Нил сделал однозначный вывод — оптимальной формой иноческого жития является скит. С тем он и отправился на Афон. Один из русских путешественников оставил следующее описание афонского скитского жития: «Скити же именуются, иже на уединенных и далекых местах обретаются, идеже часты келии, недалече едина от другой… в них же обитают по единому или по два, или по тры… и питаются иже такожде от рукоделий различных, но паче всех подвизаются в молитвах, постах и бдениях и безмолвствуют наедине в работные дни, в неделы же и праздникы всей собираются с вечера и утра в общий храм, на се нарочно устроен, и в том согласно вси совершают правило и пение».

«Того ради нам удобно зрится, — пишет в своих главах “О мысленном делании” преподобный Нил Сорский, — с верными братиами и единомудренными въ дело Божие пребывание съединем или двема, да от святых писании воли Божии научаяющеся, и аще кому Бог подаетъ вящие разумети, брат брата да назидает и друг другу помогает».

Особножительные монастыри на Афоне владели пашнями. Впрочем, как отмечает прот. Иоанн Мейендорф, византийские исихасты являлись принципиальными противниками крупных общежительных монастырей. Ни афонские скиты, ни Нило-Сорский скит пахотной земли не имели. Скит никогда не владел селами и деревнями. Царское жалованье (ругу), которое получал скит, нельзя назвать большим — это минимум, необходимый для пропитания монахов. Простым и неукрашенным, построенным «со всякою скудостию» был первый храм Нило-Сорского скита. Нестяжание («неимение излишнего»), как монастырское так и личное, оставалось строгим правилом монастырской жизни на всем протяжении истории Нило-Сорской обители.

Н. В. Синицына насчитывает шесть положений хозяйственной программы Нила Сорского — своего рода альтернативы устройству современных ему монастырей:

— основа монашеского жития — собственный труд монаха;

— допускается незначительный товарный обмен — купли потребны на продажу рукоделий;

— разрешается получение милостыни извне;

— отказ от вкладов, в том числе поминальных, которые и являлись основным источником обогащения монастырей и расширения их владений;

— допускается наемный труд за оплату;

— отказ от необходимости творить милостыню.

Последний пункт может вызвать некоторое недоумение у современного читателя, но знатокам святоотеческой традиции такой подход был хорошо знаком. «Не думай, что только приобретение золота и серебра — это любостяжательность, но и все, что бы то ни было, к чему привязана воля твоя. Если угодно подавать нищим, то подавай из собственного, — писал прп. Исаак Сирин. — А если вознамеришься жертвовать чужое, то знай: это самый скверный сорняк пред Богом».

Нил вслед за святыми отцами полагал, что благотворительность — функция богатства, но никак не отрекшегося от всего личного инока. В своем «Предании» Нил пишет: «Не имеющий более необходимо-потребного не должен совершать такие даяния. И если скажет: “У меня нет”, — не солгал”, — говорит Варсонофий Великий. Ведь “явно, что инок — тот, кому не надлежит творить милостыню. Тот ведь с ясным лицом может сказать: “Вот, мы оставили все и вослед Тебе пошли” (Мф. 19:27)”, — пишет святой Исаак. “Нестяжание ведь выше таковых подаяний”. Ибо иноческая милостыня — помочь брату словом во время нужды и утешить ему скорбь рассуждением духовным…»

В то время как Нил своими писаниями и практикой устройства скита утверждал «нестяжание» тех, кто пошел вослед Господу, среди монашествующей братии нашлись вожди, не только энергично вступавшиеся за церковное и монастырское имущество, но и проклинавшие посягающих на нее. Этими вождями стали Иосиф Санин и Геннадий Гонзов. Около 1497–1499 годов, по поручению архиепископа Геннадия, был составлен специальный трактат «Слово кратко противу тех, еже в вещи священные подвижные и неподвижные съборные церкви вступаются», в котором мы встречаемся с довольно целостной системой воззрений церковников, отстаивавших свои земельные богатства.

В трактате пространно развивается мысль о преимуществе духовной власти над светской. Цари и князья должны вместе с пастырями защищать «православную веру» и монастырские земли. «Сего бо ради мирьски господа власть от бога приемлют, да на хулящих имя божие и враждующих пастырем и грабящим церковнаа достойну казнь будут налагати без милосердна». За неисполнение этого своего долга мирским властям грозит гибель. В свою очередь, и сама церковь должна «даже до кровопролития» защищать свои богатства.