Игорь Додонов - Истоки славянской письменности

Есть рукописная копия трёх дощечек (31, 32 и 33). Они обнаружены в архиве Ю. П. Миролюбова Н. Ф. Скрипником. Причём это не копии в полном смысле, а опять-таки во многом транслитерации, т. к. наряду со старинными буквами содержат и буквы современные, которые Ю. П. Миролюбов вставлял по собственному разумению.

Присовокупим сюда публикации в «Жар-птице», которые в ряде моментов отличаются от машинописной транслитерации Миролюбова. Эти публикации — плод прочтения дощечек А. А. Куренковым. И не всегда его прочтение можно охарактеризовать как научно недобросовестное, ибо в ряде случаев оно вполне может быть более точным, чем прочтение Ю. П. Миролюбова, отражённое в машинописи. Публикации в «Жар-птице» ценны ещё и тем, что в статьях о дощечках, которые помещал в журнале Куренков до масштабной публикации их текстов (началась с 1957 года), содержатся отрывки, воспроизведённые непосредственно буквами алфавита «Велесовой книги». При масштабных же публикациях давались транслитерированные тексты. Благодаря этим статьям мы можем пополнить репертуар знаков велесовицы (назовём так алфавит памятника).

Наконец, существуют две фотографии дощечки 16: аверса (стороны А) и реверса (стороны В). При этом фотография реверса крайне некачественная, и на ней мало что можно разобрать.

Что же касается хранящихся в Русском музее в Сан-Франциско четырёх негативов, то, прежде чем заносить их в актив имеющихся первоисточников, надо, во-первых, выяснить, что же на этих негативах содержится (уже говорилось, что два из них вполне могут содержать фото дощечки 16 (А, В)), а во-вторых, необходимо проверить степень их сохранности, так как снимкам свыше семидесяти лет.

Приходится признать, что состояние источниковой базы, мягко говоря, неудовлетворительное. И оно действительно даёт повод противникам аутентичности «Книги Велеса» сказать, что никаких дощечек в действительности и не было, и всё это не более чем фальсификация Ю. П. Миролюбова. Но очень хочется провести аналогию со «Словом о полку Игореве», ведь сам этот памятник тоже не сохранился. Он погиб в московском пожаре 1812 года. Более того, изначально его оригинал находился в сборнике древнерусских произведений, который принадлежал отнюдь не к эпохе описываемых в «Слове» событий (т. е. не к концу XII века), а к более позднему времени (II, 36; 4). До нас дошла лишь копия, снятая Мусиным-Пушкиным для Екатерины II. Даже большая часть экземпляров первого издания «Слова о полку Игореве» 1800 года сгорела в Москве (II, 36; 5). Есть ли основания усомниться в подлинности этого произведения, исходя только из изложенных фактов? Да, безусловно, есть. И находятся те, кто сомневается до сих пор. Тем не менее большинство учёных признают «Слово» подлинным, т. е. сомнительные обстоятельства введения памятника в научный оборот не влияют на их вывод. Почему? Дело в том, что, во-первых, это произведение древнерусской литературы, созданное в конце XII века, написано языком, который вполне отвечает представлениям учёных о том, каким должен быть древнерусский язык; во-вторых, в нём изложены известные по другим источникам исторические события. Другими словами, в отношении языковой формы и непосредственного содержания в «Слове о полку Игореве» нет ничего особенного.

Но тогда мы должны сказать, что состояние источниковой базы по «Велесовой книге» также не должно приводить к однозначному выводу о поддельности этого памятника. Ведь исторические перипетии, как правило, не содействуют сохранности письменных исторических источников.

10) Наконец, есть в копилке противников аутентичности «Дощечек Изенбека» и ещё один аргумент: дощечки — не единственная историческая «сенсация», появившаяся в 20—30е годы в среде эмигрантов из России. Можно даже сказать, что среди них существовало некоторое «поветрие» — открывать неизвестные исторические источники. Так, эмигрант Ю. Арбатский «открыл» «тайное» житие князя Владимира, из коего следовало, что креститель Руси в конце жизни вернулся к язычеству и удалился на Балканы (II, 28; 19–20). Эмигранты-татары «открыли» тюрко-болгарского писателя Шамси-Башту, творившего в Киеве в IX веке, где якобы правили тогда болгары-мусульмане. А Шота Руставели будто бы всего лишь подражал ему (II, 28; 20). Эмигранты-осетины «обнаружили» эпическую песню о бое Мстислава с Редедей (II, 28; 20). Но всё это на поверку оказалось не более чем фальсификациями.

По-человечески эмигрантов можно понять. Подобные «занятия историей» были для них средством заглушить ностальгию, может быть, напомнить изгнавшей их Родине о своём существовании. Но с научной точки зрения эти люди — не более чем фальсификаторы.

И очень уж хорошо укладывается в перечисленном ряду «неизвестных письменных памятников» «Велесова книга»: и появилась в той же эмигрантской среде, и мотивы для её создания становятся во многом ясны. Всё так. Но, говоря юридическим языком, это «улики косвенные». Делать категорические выводы по подобию вообще очень и очень рискованно. Следуя этому пути, можно и Мусина-Пушкина смело обвинять в подделке «Слова о полку Игореве» на том основании, что конец XVIII — первая половина XIX века были очень богаты на открытие различных славянских письменных древностей, некоторые из которых оказались (или считаются) фальсификатами. Этот «славянский бум» был вызван интересом учёных славянских народов (профессионалов и любителей) к своей древней истории. И найденное Мусиным-Пушкиным «Слово» очень хорошо укладывается в цепочку этого патриотического интереса. Так что же: объявим «Слово о полку Игореве» подделкой? Или будем говорить, что оно с большой долей вероятности подделка? Думается, это совершенно неправомерно.

Неправомерны такие выводы и в отношении «Книги Велеса».

Итак, мы рассмотрели группу аргументов противников подлинности «Велесовой книги», связанных с обстоятельствами находки этого памятника и введения его в научный оборот, и попытались ответить на все поставленные ими вопросы. Теперь перейдём к рассмотрению аргументов, касающихся материала, на котором «Книга Велеса» была записана, т. е. дощечек.

Да, именно на том основании, что памятник был зафиксирован на деревянных досках, некоторые учёные делают вывод, что такового памятника вообще быть не могло. Так, профессор Б. И. Осипов «очень смущён» «уникальностью технологии изготовления текста» (II, 4; 222). Ясно, что под «уникальностью» подразумевается процарапывание текста на деревянных дощечках. Спору нет: материал для письма не очень удобный, ни скорости письма не добьёшься, ни красивого почерка. И вообще, трудоёмко так писать. Но что же поделаешь? Не существовало в IX веке (более вероятная эпоха появления памятника) на Руси бумаги. Да и нигде в мире её тогда не существовало, не было её и ранее. Вот и писали во все времена на чём попало, что под руку подвернётся: на глиняных табличках (Междуречье), на папирусе (Древний Египет; очень, кстати, удобный писчий материал, близок к бумаге, но вот беда — на Руси папирус не произрастает), на навощённых табличках (Древний Рим), на шёлке (Китай). Во многих странах использовался пергамент (особыми способами обработанная кожа ягнёнка, козлёнка или телёнка), но это был очень дорогой писчий материал. А уж на всяких камнях да бытовых предметах отдельных письменных знаков, а то и текстов наоставляли великое множество. И если, по мнению профессора Б. И. Осипова, на камнях процарапывать тексты удобнее, чем на дереве, то он, вероятно, будет очень удивлён, узнав, что в древности дерево для письма использовалось очень широко. Деревянные дощечки как писчий материал известны у хеттов, иранцев, фракийцев, тех же китайцев и римлян, тибетцев, чукчей, германцев (в частности, скандинавов), финно-угров и тюрок (II, 28; 215).