Евгений Лазарев - Друиды Русского Севера

Здесь позволим себе небольшое отступление. Не злоупотребляем ли мы понятием ландшафтного святилища? Не принимаем ли красоту и причудливость природных форм за сакральность места? Разумеется, в каждом отдельном случае нужно рассматривать эту и только эту конкретную ситуацию, в совокупности объективных данных и субъективных впечатлений исследователя, которому просто необходимо, для принятия адекватного решения, в меру своих возможностей отождествиться с паломниками минувших тысячелетий. Формализованные рекомендации, построенные по правилам современной академической науки, тут в принципе невозможны.

Яркий тому пример — «горы Китежские» вокруг заволжского озера Светлояр. Каков объективистский критерий «особости» этого места? Моренные холмы вокруг озера округлой формы? А между тем это святыня общероссийского масштаба, одна из «опорных точек» всей исконно русской культуры, в ее глубинных, сокровенных проявлениях; это место паломничества и средоточие бессмертной идеи Святой Руси. И ведь нет тут ни храмов, ни их руин, ни поклонных крестов… Это именно ландшафтная святыня, ландшафтный сакральный локус. Придя сюда пешком, даже современный человек, взыскующий в душе Китеж-Града, ощущает эту уникальность Светлояра, и холмы на его берегах действительно воспринимаются как горы, несравненно более высокие, чем в профанной реальности, — настоящие горы в окружении суровых елей, особенно величественные ранней весной, когда снег на берегах уже сошел, а озеро еще сковано белоснежным льдом…

Качествами ландшафтных святынь обладают и многие монастырские архитектурные комплексы; для этого они совсем не обязательно должны располагаться на холме или возвышенности. Бывает так, что стоят они вроде бы и в низине, но, идя к ним по старым паломническим дорогам, с изумлением видишь, как монастырские храмы и стены словно вырастают из-под земли, господствуя надо всем окоемом. Дело не просто в чутье древнерусских зодчих, как иногда говорят; это чутье, мол, помогало им гармонично вписать храм в заданный пейзаж. Все-таки не в любой пейзаж, а в тот, который уже обладал необычными пространственными характеристиками — свойствами ландшафтной святыни. Несомненно, это относится и к дохристианским святилищам: православные храмы нередко стоят на их месте.

И еще: в связи с тем, что было сказано выше о времени года в отношении восприятия Китежских гор, нельзя не затронуть вопрос о временнум аспекте бытия ландшафтного святилища. Различные моменты годичного временнуго цикла в этом бытии вовсе не равнозначны; меняется не просто визуальный облик сакрального локуса, но и его семантическая, иератическая наполненность. Географически и геологически обусловленные соответствия с точками восхода или захода небесных светил, с углом падения солнечных лучей подчас становятся уже глубоко не случайными, превращаются в акт теофании, когда они вступают в семиотическое пространство духовной культуры, в сферу геософии — поистине традиционной, в высшем смысле слова, науки, основы которой, применительно к реалиям Русского Севера, много лет разрабатывает архангельский философ Н. М. Теребихин (см. прежде всего его монографию «Метафизика Севера», Архангельск: Поморский университет, 2004), с удивительным тактом возводя субъективные на первый взгляд феномены духовной культуры в ранг системного знания.

Эти рассуждения — вовсе не абстрактная теория, а вполне прикладная методология. В этом вы убедитесь сейчас, когда речь пойдет о том, что увидел автор этих строк в июне 2007 года в Русской Лапландии, у горы Пялкинпорр.

Гора эта невысока и, в сущности, неприметна; входя в состав северного хребта Ловозерского горного массива, она с трех сторон заслонена отрогами горных плато Карнасурт и Сэлсурт. Лишь с севера, поднявшись в предгорья, видишь эту вершинку в чаше горного цирка, в окружении отвесных скальных стен. И вот однажды, в полночь полярного дня, когда наклонные лучи Солнца, невысоко стоявшего над баренцевоморской тундрой, проникли в этот гигантский цирк и заскользили вдоль темных скал западного обрыва (со стороны плато Карнасурт), на этом обрыве явственно обозначился колоссальных размеров пирамидообразный контур, прежде затененный и незаметный. Это был равнобедренный треугольник, покоящийся основанием на крутой осыпи над берегом крошечного ручейка, текущего между горой Пялкинпорр и обрывом горы Карнасурт и впадающего в маленькое цирковое озерко. Вершина треугольника упиралась в верхний обрез обрыва с угрожающими лавиной снежными козырьками. Конечно, это не была пирамида в точном смысле слова, скорее высокий рельеф: треугольник выступал над плоскостью обрыва на метр или полтора. На его боковых сторонах («гранях пирамиды»), в их верхней части, еще лежал снег, контрастно выделяя «пирамиду» на фоне обрыва.

Мысль об искусственном происхождении рельефа, конечно, пришла тогда в голову, но при внимательном рассмотрении от этого предположения пришлось отказаться. Внутри треугольного контура были заметны «вписанные» в него слои горных пород, отличающиеся по цвету и наверняка по составу от вмещающих пород обрыва. Это было похоже на разрез локальной интрузии: геологической структуры, «внедрившейся» некогда в породы иного состава и сейчас оказавшейся на поверхности. Смущала только слишком правильная форма этой интрузии — на протяжении десятков и даже сотен метров.

В нижней своей части обрыв немного выполаживался, и это дало возможность взобраться на него по осыпи до той высоты, где начинался собственно «рельеф». Впечатление было сложное, как и в случае некоторых других нерукотворных мегалитов Лапландии: с одной стороны, вертикальная поверхность «рельефа» не была специально выровнена и выглядела как естественная, подвергшаяся тысячелетней эрозии скала; с другой стороны, странным образом казалось, что тут действовал искусственно направляемый геологический процесс. Тем более, что контур боковой стороны треугольника, до которой удалось добраться, вблизи оказался ступенчатым! Зеленоватые, очень прочные породы рельефной «пирамиды» образовывали, причем именно на ее боковой грани, довольно правильные, немного наклонные, сглаженные лавинами и камнепадами, либо какими-то геохимическими процессами, подпрямоугольные выступы. Они напоминали творение архитектора, который подражает природе, работу гиперборейского Гауди. Они были несколько выше, чем на обычной лестнице (до полуметра высотой), но по ним все-таки можно было, — даже сейчас, — осторожно подниматься, рискуя упасть, к далекой вершине «пирамиды», сияющей недотаявшим снегом в жемчужном небе полярного дня. Вне зависимости от происхождения ступеней, подъем по ним в принципе мог некогда быть инициатическим испытанием при посвящении в какие-то забытые мистерии.