Неизвестен Автор - Заступница - Адвокат С В Каллистратова

Первое из них дошло до меня в феврале 1981 г. Адрес на конверте: "Саранск Мордовской АССР. Учр. ЖХ-385/12". И красными чернилами в углу кем-то приписано: "10-й отряд". Прошло чуть меньше двух недель, как меня привезли в этот лагерь и я снова обрел право отправлять и получать письма. Только утром меня из карантина определили в 10-й отряд и сегодня в первый раз вывозили на работу. И вот вечером по возвращении в барак - письма! Три сразу. От жены, от родных и третье - от Софьи Васильевны.

...Мы познакомились, должно быть, году в 70-м. Сказалось ли тут присущее Софье Васильевне душевное обаяние? Ее деятельная доброта и несогласие мириться с чинимой несправедливостью? Общий ли круг друзей и общая постоянная тревога за них? Или некое душевное сродство? Перст судьбы? Или все это вместе? Только очень скоро и как-то незаметно Софья Васильевна стала для меня - и для всей моей семьи - близким, своим и совершенно родным человеком.

В то время я работал рентгенологом в одной из московских клиник. Года за два до знакомства с Софьей Васильевной я вступил на диссидентскую стезю, подписав несколько правозащитных писем. До поры меня не трогали. Допросы, "беседы", обыски - все эти предупредительные "звоночки" были еще впереди.

Софья Васильевна была на четверть века старше меня. Блистательный и известный адвокат, она за свои смелые и независимые выступления на судах была уже лишена "допуска" к процессам с политической подкладкой. И тем не менее осталась "коронным" адвокатом правозащитников. Каждый из нас, у кого возникали "проблемы", спешил к Софье Васильевне "на огонек", чтобы там, "на Воровского", в ее никогда не запиравшейся комнате в коммуналке услышать за чашкой чая четкий юридический разбор своего "случая", получить мудрый совет, составить нужную бумагу. И просто почувствовать столь необходимые всем нам сочувствие и поддержку.

Сочувствие и поддержка стократ необходимы в лагере. Так важно знать, что на воле о тебе помнят, беспокоятся, заботятся. И вот я достаю из конверта письмо - и теплая волна нахлынула на меня от первых же его строк: "Дорогой мой названый сын Леонард, здравствуйте! Ваше письмо тронуло меня до слез (хотя, Вы знаете, - я не плакса). Горькая радость - но все-таки радость (!) читать Ваши строки после такого длительного перерыва, после полной разлуки с Вами. Дал бы Бог мне дожить до радости встречи с Вами и с Танечкой..." (Дожить до радости встречи нам довелось. Мне - в апреле 83-го. А с Танечкой - Татьяной Великановой - мы увиделись лишь в начале 87-го, когда она, уже отбыв свой лагерный срок, приезжала из ссылки в Москву для встречи со своей безнадежно больной сестрой.)

"Я уверена, что Вы будете вести себя достойно, но благоразумно. Я всегда держалась того мнения, что вернейшим способом сохранить чувство собственного достоинства является пунктуальное соблюдение всех формальных, т.е. законных правил режима". (Увы, в лагере пунктуальнейшее соблюдение всех правил режима часто не помогает. На собственном лагерном опыте мне не раз пришлось убеждаться в этом. Стоит администрации захотеть "постановления" и взыскания посыплются как из рога изобилия. И все-таки Софья Васильевна права - не следует заводиться или конфликтовать по пустякам. Сочетание выдержки, дисциплинированности и соблюдения достоинства в лагерных условиях оптимальны.)

"Ваша Людмила держится гораздо лучше, чем я ожидала... Стремится всем помочь, чем только может. У нее действительно большая, добрая, отзывчивая душа". (Я знаю, это воистину так. Дай, Боже, тебе силы и терпения, моя милая!)

"Много хотелось бы сказать Вам, но... Вы знаете, я не умею писать писем! Посидеть бы за моим столом, попить бы чайку, поговорить бы... Я бы на Вас за что-нибудь покричала, поругала бы, как мать ругает непокорного и слишком самостоятельного сына... Но ведь это была всегда ругань с любовью в сердце, а не со злобой. Целую Вас крепко, обнимаю от всего сердца. Всегда душой с Вами. Ваша мама-Соня".

Вот и получены первые письма. Вот и прошел еще день из отмеренного мне трехлетнего срока. Позади суд, этап, карантин, и наконец-то я прибыл на место. Вот он - мой барак, вот моя бригада. Завтра-послезавтра предстоит знакомиться, свыкаться с окружающими людьми. Какая же это в большинстве своем молодежь! В сыновья мне годятся. Вот ряды коек в два этажа. Ту, верхнюю, отвели мне, на ней сегодня предстоит мне спать. А вон в головах тумбочка. Ее верхняя половина - моя. Туда я сейчас положу полученные письма, вот только перечту их еще раз. Я радуюсь, что родные и друзья уже знают, где я, что между нами уже протянулась тоненькая ниточка.

Я не догадывался в тот миг, что вижу все это в последний раз. Что поздно вечером меня снова "дернут" на этап, и оборвут тонкую ниточку, и снова "столыпиным" повезут в Москву, в тюрьму "Матросская тишина". Ибо в лагерь я был отправлен неправильно, до вступления приговора в законную силу. И до самого кассационного разбирательства, на которое меня, разумеется, не вызовут и которое, конечно же, утвердит мой приговор, мне предстоит сидеть в уже знакомой мне "Матросской тишине". А там меня повезут все тем же "столыпиным" в другой лагерь, который тоже окажется не последним в моей судьбе.

Новый адрес: г.Тольятти, учр.УР-65/8-3. Июнь 81 г. "Дорогой мой Леонард! Ужасно рада Вашему письму... Письма Вы пишете чудесные. Очень Вы похожи на нашу Танечку. Все у Вас хорошо или в крайнем случае "нормально", и полны Вы заботой о других, только не о себе. Впрочем, не случайно же Вас все любят". И дальше: "Между прочим, несмотря на оптимизм Ваших писем, хорошо понимаю, что Вам трудно".

В том же письме весьма благонамеренная декларация: "...я человек дисциплинированный и законопослушный, и так как я хочу, чтобы Вы получали все мои письма, то буду строго ограничивать их содержание делами семейными (включая и семьи близких друзей)".

А спустя пару страниц и сам рассказ про эти семейные новости:

"Верочке привет Ваш передала, а вот ее мужу не хочется ничего передавать ни от себя, ни от Вас. Ведет он себя по отношению к жене и близким друзьям не очень порядочно... По-человечески его можно понять и по-христиански простить, но прежнего теплого отношения к нему уже нет.

Другое дело Толя К. - он хотя фактически и бросил жену с тремя детьми, но, как Вы знаете, его упрекнуть ни в чем нельзя, и судьба у него нелегкая. Я мало знала Анатолия, и вряд ли удастся мне с ним снова встретиться. Но всегда сохраню к нему приязнь и уважение".

Все понятно, Софья Васильевна, жаль только, что новости вы сообщаете нерадостные. Что арестован "муж Веры" (мой сотоварищ по Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях), я догадался еще по предыдущему, первому письму, прочтя, что "Верочка очень скучает без мужа". Только не предполагал я, что он сломается (наговаривает на друзей? кается? - как иначе понять - "ведет себя непорядочно"?). Зато Толя (Корягин, другой член Рабочей комиссии, врач-психиатр) - молодец. Ясно, что он тоже сел (раз - "фактически бросил жену с тремя детьми"). Но он не сдается, держится.