Неизвестен Автор - Заступница - Адвокат С В Каллистратова

Первая моя реакция на известие об обыске у Софьи Васильевны была - не может быть, не посмеют!.. Посмели... А вторая - ужас при мысли, что ее, в весьма солидном возрасте, могут схватить, посадить в тюрьму, лишить нормальной медицинской помощи, сослать, словом - убить... К этому моменту она была для меня не просто членом Московской Хельсинкской группы, не просто выбранным мною самим "начальником", при котором я с усердием выполнял обязанности секретаря и сотрудника, но, несмотря на солидную разницу в возрасте, Софья Васильевна стала моим другом, родным и близким человеком. И страх охватывал меня при мысли, что ей грозит смертельная опасность.

- Что же делать дальше? - спросил я у Софьи Васильевны. - Ведь вас убьют!

- Будем работать, - последовал ответ, мягкий, но непреклонный.

Аресты продолжались, ЧК-ГБ планомерно "выкашивало" всех, кто хоть как-то сопротивлялся всеобщему оболваниванию. И суды, вернее, пародия на них, продолжались, однако приговоры выносили не комического свойства. Помимо традиционных судов, начали давать вторые сроки непосредственно в лагерях и тюрьмах - тем, кто, по мнению властей, "не проявил признаков исправления", то есть не терял человеческого достоинства в нечеловеческих условиях заключения. И шли документы Московской Хельсинкской группы - арест такого-то, суд над таким-то... и конца не было видно... Стучала машинка на улице Воровского, на втором этаже старинного дома, и плавали клубы табачного дыма под высоким потолком.

Весной 1982 г. грянул новый обыск. Но это было еще продолжение "увертюры". Обыски проходили по чужим "делам". На сей раз среди других и меня не обошли вниманием - явились спозаранку. Квартиру перетряхнули не слишком внимательно для первого раза, многое не нашли, но и того, что откопали, вполне хватило бы на "5 + 5", то есть для получения пяти лет лагерей и пяти - ссылки. После обыска повезли на допрос. На их вопросы я не отвечал, ссылаясь на то, что все изъятые материалы не могут иметь отношения к какому-либо уголовному делу, а вот уважаемый следователь Московской городской прокуратуры Андреев на мой вопрос: "По какому уголовному делу вы меня допрашиваете в качестве свидетеля?" - ответил: "По делу Софьи Васильевны Каллистратовой, обвиняемой по статье 190-1 УК РСФСР (распространение клеветнических измышлений, порочащих государственный и общественный строй)". У меня все внутри оборвалось - "Посмели!" Я декларировал и записал в протокол допроса собственноручно: "Считаю возбуждение уголовного дела по статье 190-1 УК РСФСР против С.В.Каллистратовой незаконным, принимать какое-либо участие в творимом беззаконии отказываюсь и требую привлечь лиц, ответственных за возбуждение уголовного дела против заведомо невиновного, к уголовной ответственности по соответствующей статье Уголовного кодекса".

Как только я вышел из здания прокуратуры, позвонил Софье Васильевне, поехал к ней и рассказал сию печальную историю. Она полушутя-полусерьезно прокомментировала: "Пора сушить сухари...", или как-то в этом роде, не берусь воспроизвести ее точный ответ.

Шел 1982 г. - год Варфоломеевских ночей и дней, уже повальных арестов не только тех, кто говорил и писал достаточно громко, но и тех, кто пытался что-то делать в узком кругу, предавался графомании на запрещенные темы, читал и давал почитать "самиздат" и "тамиздат", просто был близко знаком с теми, кто действительно что-то делал. Работа продолжалась. И снова вереницы очередных документов Московской Хельсинкской группы, и Софья Васильевна в своем неизменном кресле - мягкая, доброжелательная и непреклонная - молча на пулеметы... Правда, призналась мне как-то, что живет относительно спокойно, но только по субботам и воскресеньям, в будние дни ждет, что придут и отвезут... (в те времена аресты по выходным дням не практиковали).

Летом 1982 г. было относительное затишье - перед бурей. Кое-кого из тех, кто еще не был арестован, благополучно выдворили на Запад, милостиво (а иногда довольно настойчиво) разрешив выезд.

Страшное наступило в конце августа. У Софьи Васильевны устроили очередной обыск, вернее, целых два - на Воровского и на Юго-Западе, где она жила у дочери, и вызвали в Московскую городскую прокуратуру. Следователь Воробьев предъявил обвинение - допрашивать и не пытался, так как Софья Васильевна отказывалась разговаривать. После этого она посетила меня в Малом Вузовском переулке - первый и, увы, последний раз. Чуть позже мы отправились на улицу Чкалова, где ждала нас приехавшая из Горького Е.Г.Боннэр. Народу было довольно много. Софья Васильевна в деталях рассказывала о пунктах предъявленного обвинения, а мы писали очередное информационное сообщение теперь уже о ней. Все было ясно, но постичь сердцем я этого не мог. Ибо в диссидентских кругах не было у меня более близкого человека. Тогда же было принято решение объявить о самороспуске Московской Хельсинкской группы. Был составлен последний документ.

На 10 сентября Софью Васильевну вызвали в Московскую городскую прокуратуру для чтения дела (в соответствии со статьей 201 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР). Я должен был ее отвезти, но рано утром ко мне явились с очередным обыском. Больше всего я переживал, что не смогу заехать за Софьей Васильевной, как обещал, но она поняла: если меня нет в назначенное время, - значит, либо обыск, либо арест. Рылись в моей квартире основательно, но львиной доли бумаг все-таки не нашли (научился я к тому времени основательно прятать рукописи). Часам к одиннадцати утра, через три часа после начала обыска, обнаружили копию последнего документа Московской Хельсинкской группы. И, видимо, очень обрадовались. Звонили по телефону из квартиры, бегали звонить из автомобиля и т. д. Как потом выяснилось, Софья Васильевна была уже в это время у следователя со своим адвокатом и начинала читать дело. Вдруг, после короткого отсутствия, следователь извинился за беспокойство и заявил, что следствие по делу прекращено на неопределенное время и все могут быть свободны. "Дело" так и не возобновили, а я по-прежнему бывал у Софьи Васильевны, встречаясь с ней просто по-дружески, и делился своими заботами. Информация о советских безобразиях на Запад все равно шла, и по-прежнему на улицу Воровского было паломничество жаждущих и страждущих... И по традиции день рождения моей дорогой Софьи Васильевны 19 сентября бурно отмечался всей диссидентской Москвой - море цветов, признательности и любви со стороны тех, кому посчастливилось ее знать...

Пять лет спустя, в ее восьмидесятилетие, я прилетел в Москву из своего четырехлетнего самоизгнания и был счастлив снова ее увидеть, обнять и расцеловать. А она была необычайно рада и счастлива увидеть многих из тех, кого и повидать уже не надеялась, кто вышел из тюрем и лагерей, с честью выдержав эти страшные испытания...